Чекисты

– Котел же взорвался.

– Дело нечистое, – поморщился Шалва. – Взорвали его. Умышленно. Уверен.

«А я даже предполагаю, кто взорвал», – подумалось мне с чувством превосходства, которое дает агентурная осведомленность.

– Еще Барина посадите! Меня заодно. Пусть завод вообще встанет. Так, да? И кто враг у нас получается, а? Ну скажи!

– Скажу, что ты слишком много говоришь.

– Так я тебе говорю! Ты свой! Ты коммунист!

– Заканчивай, понял!

Ломидзе понял, что наговорил предостаточно. Перевел дыхание.

– Ты как, Платоныч, по делам? Или просто – запахом цеха подышать?

– Да какие дела? Делишки. Хотел характеристики на твоих людей получить. Допуска обновляем, – я выложил несколько фамилий. В числе которых был и фигурант, якобы подорвавший котел, – Богдан Кирияк. А остальных – для массовки. Чтобы Ломидзе не понял, кем конкретно мы интересуемся. Не то чтобы я ему не доверяю… Я не доверяю вообще никому.

Ломидзе числился моим негласным сотрудником. Притом по-настоящему идейным – врагов революции ненавидел со всей кавказкой эмоциональностью. Именно с ним мы раскрутили того американца.

От Великой депрессии из Америки к нам сбежало много хороших инженеров. Они заключали контракты и работали на совесть. Мы их не трогали, за СССР не агитировали, но бдительно к ним присматривались. И вот один начинает активно подбивать клинья под людей неустойчивых, жадных до денег, обиженных советской властью, с испорченными биографиями. Умел американец влезть в душу. Сыпал деньгами. Обещал златые горы. Хороший вербовщик, умело создавал агентурную сеть. Двоих успел подбить на сотрудничество, притом таких, кто имел доступ к секретной документации.

Засыпался, как и все его коллеги, на недооценке противника. Не учел, что всех обиженных, с испорченными биографиями мы тоже пристально держим в поле зрения. А некоторые вообще являются наживками.

Меня тогда удивило – на черта американцам наш завод сдался? У них и разведслужб толком нет. Им только коммерция важна. А он, оказывается, на англичан трудился в поте лица. Островитянам что Российская империя, что СССР – как кость в горле. Конкуренты на мировой арене. Кроме того, их буржуи как огня боятся социалистической революции, которую им едва не устроили по примеру России в семнадцатом году их рабочие и докеры.

Арестовали мы этого американца. Приехала за ним машина из Москвы с конвоем. Больше я его не видел. А Шалва в этой истории зарекомендовал себя преданным, умным и наблюдательным источником информации…

Шалва дал емкие характеристики всем лицам, которые мне вообще ни на что не сдались, и перешел к Богдану Кирияку – тому, кто якобы взорвал котел, угробивший пятерых рабочих.

– Комсомолец, – сказал Шалва. – Активист. По-моему, еще и карьерист. Деятелен и говорлив. Ничего плохого не скажу.

– С кем общается?

– С половиной завода. По комсомольским делам. И ни с кем особо не дружит.

В дверь постучали. Зашел высокий мужчина, возрастом лет под пятьдесят, по-военному подтянутый, с аккуратной седой бородой. Кивнул нам. И на миг будто замер, кинув на меня взгляд. Потом положил на стол папку:

– Данные техзадания, Шалва Георгиевич. На изделие номер тринадцать.

И быстренько исчез.

А я сидел, огорошенный. И мысли метались в моей голове стаей вспугнутых птах.

– Новенький? – спросил я.

– Вепрев Константин Павлович. С «Теплоприбора» пришел. Там начальником цеха был. У нас сперва по технике безопасности работал, и вот уже два месяца у меня. Как инженер просто находка. Из старых специалистов – в хорошем смысле. Уважаю!

Это что же за синема получается?

Я был как пыльным мешком пришибленный. Бывают в жизни сюрпризы…

В растрепанных мыслях я дошел до заводоуправления. Там в тесном кабинете царил Наум Ложкин – оперативник из моего экономического отдела, курирующий завод.

Невысокий, кряжистый, по-деревенски основательный, он был из староверов. В семье в нем воспитали фанатичную дисциплину и беспрекословное подчинение старшим, дикую добросовестность и преданность работе. К его минусам относилась прямолинейность, что для опера не всегда полезно. Но в целом я считал, что завод прикрыт его могучей спиной.

Он был одет в военную форму – от кого таиться, его и так здесь все знают. Рылся в бумагах. При моем появлении вскочил и доложился.

– Не подпрыгивай. Лучше дуй в отдел кадров. На этих людей личные дела принеси, – я протянул ему список.

И через пятнадцать минут передо мной лежало личное дело нового заместителя начальника цеха Вепрева. Проверки. Фотография. Оформление допуска. Все на месте.

– Надежный человек. В прошлом году вступил в партию, что для старых специалистов не только редкость, но свидетельство их заслуг, – сказал оперативник.

Я присмотрелся к фотографии. Так что, мерещится мне или нет? Борода клинышком, залысины. На это можно не смотреть. Это дело преходящее. А вот форма носа, надбровные дуги. Главное – глаза.

Есть у меня такая способность – никогда не забывать внешность людей, не обращать внимания на ее изменения – принудительные или возрастные. Всегда зрил в корень.

Он или нет? Да ладно, не стоит себя обманывать. Это именно он. Вепрев? Да какой Вепрев. Это Великопольский. Даже имя-отчество не сменил. Чтобы легче было откликаться.

Насущные вопросы: зачем он здесь? Узнал ли меня? И что мне с ним делать?..

Глава 9

Это была хлипкая дождливая весна 1920 года. Ожесточенные бои на юге России. Противоборствующие силы увязли в позиционном противостоянии. С учетом того, что у беляков ослабли фланги, командование нашей армии решило нанести удар и вклиниться в глубину территории противника – больше для отвлечения внимания, чем для реальных стратегических успехов.

На эту операцию были собраны с бору по сосенке второстепенные силы. Похожие на бродячий цирк анархистские отряды, крестьянские тачанки с мрачными мужиками. Выделили даже бронетранспортер, а разведку осуществлял единственный в нашей части фронта аэроплан.

С ходу мы заняли провинциальный скучный городишко Любавино, главной достопримечательностью которого был паровозоремонтный завод. Жители были ошеломлены такой стремительной переменой их участи. Они были уверены, что фронт далеко. И вдруг – здрасте, с новой властью вас, господа!

Дралось наше сборное по сосенке воинство неважно, приказов часто не слышало и не понимало. И если бы не мой эскадрон красных казаков, полегли бы все. Но зато грабили и мародерствовали союзнички самоотверженно и с полной отдачей душевных сил.

Со всех сторон города доносились выстрелы. Женские крики. Проклятия. И ничего с этим поделать невозможно. У меня не было людей прекратить грабежи.

Передо мной аккуратный уютный каменный дом среднего достатка – такие принадлежат или врачам, или инженерам. Пятеро мародеров выносили оттуда имущество. Но хуже, что они вытянули во дворик огромную перину, от которой летели во все стороны перья, и под задорный хохот и вопли о том, что дождались буржуи рабочего тела, пытались разложить на ней хозяйку – молодую, ухоженную и красивую женщину в длинном бежевом платье. А один из мародеров цепко держал за плечи девочку лет пяти, застывшую от ужаса и не способную даже кричать.

Анархисты выглядели комично. Одеты кто во что горазд – в тужурки, обрезанные по колено шинели, солидные габардиновые пальто. Один перепоясан шерстяным пуховым платком. У другого вокруг шеи обвилась лисья горжетка. Как старьевщики, они вечно таскали с собой саквояжи, коробки и мешки. Из карманов свисали цепочки от часов и нити бус. Они походили на клоунов. Только на клоунов злых.

– Отставить! – что есть силы заорал я, спрыгивая с коня. – Вы женщин и детей с беляками не попутали?

Главарь шайки, в черном морском бушлате и кожаных штанах, глянул за меня с беззлобным недоумением:

– Проходи, товарищ, мимо. Не видишь – революционная братва гуляет. Щемит эксплуататора!

Их было пятеро. Один теребил карабин, у другого винтовка Мосина. Остальные – у кого револьвер, у кого маузер. Руки они держали поближе к оружию. Так что совет «проходи» был весьма к месту. Вот только не по-людски это. Мы дрались с белой армией за то, чтобы называться людьми, а не становиться скотами. Поэтому никуда я не уйду.