Увидимся в темноте

Но здесь, в Питере, альтовая струна не издала ни звука. Разве что к серийному убийце – с легкой руки Паши Однолета – приклеилась кличка Альтист. Вот и весь результат их бесконечных мозговых штурмов.

Зеро.

Первым об этом заговорил Вяткин, когда они с Сергеем Валентиновичем (после очередного мозгового штурма) неожиданно оказались в питейном заведении под чисто питерским названием «УгРюмочная». Настроение тоже было соответствующим, угрюмым. Мрачным донельзя. Брагин и Вяткин и сами не заметили, как напились. Но опьянение было странным – трезвым как стекло. Брагин и Вяткин говорили о Деле, потому что ни о чем другом они, как правило, не говорили вообще и в друзьях друг у друга никогда не числились. А с Делом, вернее, с его расследованием все обстояло именно так. Зеро. Жопа тоталь — в переводе с общечеловеческого на вяткинский. «Жопа тоталь» стала венцом пространных размышлений Вяткина о логистике, в которой Альтисту не было равных. Тело девушки обнаружили в почти медвежьем углу, но совсем рядом проходила оживленная трасса. На ней легко затеряться, влившись в общий поток. И так же легко выпасть из потока. Что еще отличало Альтиста? Полное владение информацией относительно того, где какие камеры установлены, – будь то заправка, автомойка, магазин, жилой дом, торговый центр. Альтист – как геймер, проходящий часть игры в режиме «invisible»[1]. И как ландшафтный дизайнер, что долго и придирчиво выстраивал композицию вверенного ему участка.

Идеальное место.

Идеальное преступление.

– Когда? – неожиданно спросил Вяткин.

– Ты о чем, Гриша? – удивился Брагин.

– Когда будет следующая?

– Может, пронесет еще. Чего каркать раньше времени?

– Сам знаешь, что не пронесет. – Вяткин опрокинул в себя стопку водки и тихо выдохнул. – Не первый год в органах.

– Я вообще не уверен, что это серия. Мало ли…

– Ты себя убеждаешь или меня? Почеркушка-то серийника.

– Поживем – увидим, Гриша.

…Они и увидели. Спустя месяц после того, как была найдена (и так и не идентифицирована) девушка в темно-синем пальто.

На этот раз пальто оказалось горчичного цвета.

Не такое дорогое, как предыдущее, – не брендированное, как выразился судмедэксперт Игорь Самуилович Пасхавер, чья жена Илона как раз и торговала брендированным товаром – женским нижним бельем известных фирм.

Не брендированное, но милое. Насыщенного горчичного цвета, свободного кроя, с большими накладными карманами и объемным воротником. То, что нужно девушке, чтобы пережить позднюю осень и раннюю весну. И уже к маю повесить пальто в шкаф и благополучно забыть о нем до середины сентября. Но был не май и не сентябрь – самое начало июня. Несколько по-настоящему изнуряющих, помноженных на дикую влажность жарких дней. Аномально жарких, но похожие дни найдутся в каждом, обычно сдержанном, питерском лете – если хорошенько покопаться. Именно в такой день Альтист снова напомнил о себе.

И опять это было укромное местечко поблизости от оживленной трассы, рядом – тропа для любителей скандинавской ходьбы. Абсолютно безлюдная по ночам, с раннего утра она забита пенсионерами. Девушка как раз и была обнаружена пожилой супружеской парой из ближайшего санатория, специализирующегося на лечении опорно-двигательного аппарата. Брагин прибыл на место происшествия чуть позже остальных, когда мизансцена уже устаканилась сама собой. Старики – бледные, перепуганные: оно и понятно – такие испытания на склоне лет. Мужчина при этом выглядел намного более деморализованным, чем женщина. А она ничего, держится. В отличие от Вяткина, чьи заострившиеся скулы говорят лишь об одном: капитан с трудом справляется с собой и обстоятельствами.

Капитан сидел на большом валуне лицом к Брагину. И курил, стряхивая пепел в руку. Чтобы, значица, лишний раз не мусорить на месте происшествия – оно, по мнению Вяткина, должно быть идеальным. Свободным от любых посторонних деталей, не связанных с преступлением. У любого опера со стажем существует своя теория относительно таких мест, есть она и у Вяткина. В отличие от всех прочих, попахивающая легкой инфернальностью и средней тяжести мистицизмом. Или, как выражается в подобных случаях Паша Однолет, кьеркегоровщиной. Производная от имени известного философа Серена Кьеркегора, которая, впрочем, ничего общего с ним не имеет. И в Пашиной трактовке означает лишь одно: предел научного допуска максимален, равно как и антинаучного, хочешь – верь, хочешь – нет. По Вяткину выходило, что время и пространство внутри места происшествия определенным образом консервируются, поглощая следы – самые важные, но при этом не считываемые ни одной, даже самой дотошной трасологической экспертизой. И то, что удается добыть следствию, – крохи по сравнению с законсервированным массивом. Но если оказаться на месте происшествия в определенное время и посмотреть на него под правильным углом, многое может открыться, и что-то – до сих пор неучтенное, непроявленное и неназванное – обязательно всплывет на поверхность. Прямые улики, четкие отпечатки пальцев, ДНК-материал и, наконец, Тень Убийцы. Она может быть короткой, как любая полуденная тень, или, наоборот, долговязой и вытянувшейся к горизонту, как любая вечерняя, но при этом – очень четкой.

Что-то вроде указующего перста.

Улови ее, правильно срисуй в своем воображении – и обязательно выйдешь на преступника.

Теория, эта по большому счету, не выдерживала никакой критики, как есть – кьеркегоровщина в чистом виде; оттого Вяткин о ней и не распространялся особо, молчал себе в тряпочку.

И правильно делал, что молчал. Потому что в деле Альтиста, в том, что касалось первого убийства, она не сработала.

Брагин перевел взгляд на судмедэксперта Пасхавера, копошащегося у тела. А затем и на само тело, упакованное в горчичное пальто. Пальто застегнуто на пару верхних пуговиц, шейного платка на этот раз не понадобилось – след от струны скрыл воротник.

И лицо.

Восковая маска, хорошо знакомая Брагину, изученная до последней черточки. Поначалу он никак не мог объяснить себе, что не так с этой проклятой маской и почему он до боли всматривается в застывшие кукольные черты, не в силах отвести взгляда. И откуда возникло это ощущение – Зверь где-то совсем рядом. Так близко, что можно услышать его смрадное дыхание.

– Понял, да? – просипел на ухо Брагину капитан Вяткин. – Понял, в чем тут дело? Улыбка. Улыбка, мать ее.

Еще секунда, и Брагин сам бы догадался: маски на лицах апрельской и июньской жертв – одинаковые, но не идентичные. Первая была скорее нейтральной, не воспроизводящей никаких человеческих эмоций. А вторая… улыбалась следственной группе легкой, едва заметной улыбкой. Уголки губ приподняты, сами губы слегка растянуты; не торжество, нет, скорее – ирония. Или – хуже того – сарказм. Как если бы сам убийца воплотился в этой улыбке – ну, что, мужики, ни черта не получается? Пыжитесь, из кожи вон лезете, а толку нет. Жопа тоталь. То ли еще будет, дурошлепы.

Эти фразы – никем не высказанные – гудели, подобно пчелиному рою, в голове Брагина, мгновенно ставшей пустой. Да и не голова это вовсе – стеклянный купол; и рой бьется в стекло без устали, стараясь вырваться на свободу: ни черта не получается, вз-ззз, то ли еще будет, вз-ззз. Вз-ззз… вз-ззз. И если бы брагинская голова разлетелась в этот момент, раскололась на тысячи осколков – он бы почувствовал только облегчение.

– Он же над нами издевается, мразь, – никак не мог упокоиться Вяткин. – Чует свою безнаказанность и издевается.

Рой наконец покинул Брагина, перестал терзать. Хорошо бы теперь и Вяткину немного сбавить обороты: такой всплеск эмоций не для места происшествия. Оно, как известно, требует сосредоточенности, но и известной отстраненности тоже.

Очевидно, и сам капитан вспомнил об этом – и потому замолчал. Но молчание длилось недолго. Вяткин втянул ноздрями воздух, беспокойно завертел головой, а потом произнес неожиданно севшим голосом:

1

Iinvisible – невидимый (англ.).