Страница 24 из 116
Чеор та Хенвил первым делом перевернул и устроил напротив огня пару чурбачков — себе и Темершане, если вдруг она решит присесть.
Пока разгоралось пламя, Шеддерик незаметно наблюдал за ней.
Вот она открыла какую-то коробочку, сунула туда нос — и вдруг громко чихнула, подняв из этой самой коробочки целое облако легкой пыли. Вот, отступив немного, вытащила из-за печки мешок грубой ткани. Что она надеялась там найти?
Развязала, не оборачиваясь, словно Шеддерика рядом и вовсе не было. В тот момент она напомнила ему любопытного котенка, забравшегося туда, куда нельзя, и стремящегося побыстрей все рассмотреть и потрогать — пока не пришли хозяева и не отняли игрушки.
— Садитесь к огню, — подождав еще немного, предложил он.
— Здесь какая-то крупа. Мешок только снизу намок, можно будет сварить кашу.
— Конечно. Отдохните, чеора та Сиверс. Я принесу воды.
Она кивнула, но вместо этого с победным пыхтением вытащила из-за мешочка с крупой промасленный сверток.
— Свечки! Целых три…
Кажется, находки, да и вообще крыша над головой девушку взбодрили. Она немного успокоилась и забыла злиться.
Ну, вот и славно: успокаивать нервных барышень Шеддерик не любил. Он даже не всегда различал, которая из них и на самом деле расстроена, а которая — ловко притворяется, чтобы вызвать сочувствие или получить подарок. И если бы кто-то потребовал честного ответа, он бы, пожалуй, сказал, что ему нет разницы, притворяется женщина или и на самом деле в печали. Если притворяется, значит, наверное, так ей надо.
Расстраивала сама необходимость притворяться в ответ.
Может и хорошо, что именно эта женщина старательно избегает выглядеть слабой.
Придя к такому выводу, Шеддерик обнаружил, что уже давно стоит у ручья с полным котелком и в задумчивости разглядывает бегущую черную воду. Возвращаться в темную холодную избушку не хотелось… но там был огонь и насущные дела. От которых не избавиться, даже если сильно захочешь.
Вернувшись, увидел, что Темершана та Сиверс тоже не теряла времени. Почистила лавку, достала откуда-то околотое глиняное блюдо и теперь осторожно разбирала зерна, отделяя их от комков плесени и грязи. Светила одинокая свечка. В избушке пахло сухим теплом и вперемешку — землей.
— Не закрывайте! — не отрываясь от работы, попросила она.
— Так мы этот дворец никогда не обогреем, — улыбнулся Шедде, но просьбу выполнил. Снаружи сквозь облака начало проглядывать солнце. А солнце — это всегда лучше, чем темная хмарь.
Она отвлеклась от зерен, поправила волосы. Шеддерик заметил:
— У вас сажа на щеке. Вот тут. — Показал на собственную скулу.
Темершана зеркально потерла указанное место, и тут же ответила:
— А у вас — борода. Это необычно. Все ваши бреют бороды.
— Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.
— Не нужно.
— Вы считаете, мне к лицу? — Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного ее взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку лицо, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.
Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:
— Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идем.
— А я уж думал, что-то поменялось.
— Я понимаю, — вздохнула она, — Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и все будет хорошо.
— Почему вы думаете, что если молчать, то все будет хорошо?
Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.
— Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом — монастырь Золотой Матери. Пресветлые сестры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что все неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предает.
— Я говорил — в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.
— Вряд ли. — Улыбка едва заметно коснулась ее губ — кажется впервые за все это время. — Я изменилась… весь мир изменился.
— И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните — Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…
Темершана даже вскочила:
— Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…
— На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните…
— У меня была лодка.
Она снова улыбнулась — как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла — как, впрочем, она идет всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка ее меняла.
— У меня была лодка — небольшое одномачтовое суденышко. Отец подарил ее мне на день рождения. Шкипер Янур — старый друг отца и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдет по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы все — по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…
— …и вы забрались на мачту, — вздохнул Шеддерик. — и потом долго думали, как будете слезать.
— Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.
— И ветер. И страшно пальцы разжать…
— Да. И еще внизу смешно причитает тетушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…
— И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…
Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять — там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.
Так что пояснять пришлось ее спутанной макушке:
— Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.
— Вам, наверное, влетело.
— Было дело…
— Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это все равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что все по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…
Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.
— А потом была осада. Осень выдалась теплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придется долго. Но ифленский флот прошел защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в черном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать — война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг — все случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.
— Вы бы погибли.
— Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…
Голос ее звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…