Страница 38 из 50
Депутат Хуго Гаазе в свое время сообщил пресс-шефу Раушеру, что капитан-лейтенант Канарис оказал содействие бежавшему обер-лейтенанту Д. Фогелю. Поэтому капитан-лейтенант Канарис был арестован. Раушер должен быть опрошен как свидетель на дознании. Настоятельно рекомендуется освободить его от возможных дел, связанных с сохранением служебных тайн.
Судья [подпись неразборчива] Генерал-лейтенант и командир корпуса ф. Гофман
70. Имперский президент - канцлеру=9
2 сентября 1919 года
На Ваше донесение от 1 сентября 1919 года.
Я согласен на допрос в качестве свидетеля бывшего министра-президента Шейдемана на дознании по делу капитан-лейтенанта Канариса в связи с возможным его участием в организации побега обер-лейтенанта Д. Фогеля и на освобождение его от возможных дел, связанных с сохранением служебной тайны.
Подлинник подписал Эберт.
Примечания
1. Опубл. в газете "Vorwarts", 23-24.I.1920, NoNo 42-43.
2. Опубл. в газете "Vorwarts", 24.I.1920, NoNo 44.
3. Опубл. в газете "Vorwarts", 28.I.1920, No 51.
4. Опубл. в газете "Deutsche Tageszeitung", 27.II.1920, утренний выпуск, No 106.
5. Опубл. в газете "Vossische Zeitung", 11.III.1920, No 131.
6. Опубл. в газете "Berliner Zeitung", 14.VIII.1924, No 222, дневной выпуск.
7. Речь идет о Скларце. - Прим. Ю. Ф.
8. Не публикуется. - Прим. Ю. Ф.
9. Заверенная копия. - Прим. Ю. Ф.
Записки Теодора Либкнехта
Документ, составленный в конце второй мировой войны братом видного германского коммуниста Карла Либкнехта, Теодором, представляет собой некое подобие записок, 200 машинописных страниц через три интервала на немецком языке, узкая строка, маленький формат страниц. Машинописный текст содержит рукописные исправления и вставки. Почерк Теодора Либкнехта неразборчив. Документ вряд ли предназначался для публикации. Не все поправки удалось расшифровать. По этой причине настоящая публикация записок Теодора Либкнехта подвергнута некоторой редакторской правке, не меняющей, разумеется, смысла текста. Нами не оговариваются многочисленные вставки и исправления автора и не обозначаются не поддающиеся расшифровке слова или группы слов, за тем редким исключением, когда речь идет об именах или географических названиях (эти места обозначены знаком [...]). При этом была достигнута основная цельсделать из крайне сырого недоступного широкому кругу читателей текста читабельный материал. Документ хранится в Институте социальной истории в Амстердаме, фонд Теодора Либкнехта, папка No 10. Публикуется впервые с любезного разрешения архива.
Ю. Фельштинский
Во время одной из бомбардировок в ноябре 1943 г. было разрушено наше бюро вместе со всем, что там находилось,- в том числе вся библиотека моего отца и часть его рукописного наследия. Другая часть хранится с 1933 г. в Прусском государственном архиве. Меньшую часть в свое время приобрел Амстердамский институт социальной истории (проф. Н. В. Постумус) с условием, что в течение 20 лет мы имеем право востребовать ее обратно, чтобы воссоединить ее с оставшейся частью наследия. [Погибли] рукописи, не предназначенные для печати, незаконченная докторская диссертация моего брата Карла, весь материал о Карле, который я собирал во время войны и революции о его политической деятельности и том, как его убили. Помимо прочего там были и переданные жандармами моей невестке после убийства вещиокровавленный перочинный нож, окровавленный монокль, его портфель, портмоне со всем содержимым и т. д., вместе с сопроводительными бумагами, наконец, мой материал, накопленный во время адвокатской практики и в существенной своей части состоявший из протоколов многочисленных политических процессов с моими рукописными пометами.
Эти протоколы особенно ценны тем, что они содержали материалы, которые вряд ли можно чем-то другим восполнить. Теперь, по прошествии времени, мне приходится по памяти восстанавливать то, что могло бы иметь значение для оценки событий. Свою задачу я вижу в том, чтобы помочь восстановить фальсифицированную картину событий, дабы сделать из них выводы, могущие быть полезными для будущего.
Прежде всего два замечания, одно из которых касается памяти моего отца, другое - памяти матери. Первое - о том значении, которое Меринг в своей "Истории социал-демократии" приписывает моему отцу и которое не имеет ничего общего с истиной. Для разъяснения позиции Меринга я хотел бы заметить: лишь после того как Меринг - а вслед за ним и Ледебур - были выведены из состава редакции "Volkszeitung" (из-за полемики вокруг Эльзы фон Шабельски), оба они (сначала Ледебур, чуть позже Меринг) присоединились к моему отцу- и затем уже к партии. Между нами и Мерингом установились очень близкие отношения. Через некоторое время Меринг полностью отошел от нас по причинам, которые тогда остались невыясненными. После этого - во многом благодаря стараниям моего отца - Мерингу было передано составление "Истории немецкой социал-демократии".
Через некоторое время мы узнали о причинах странного поведения Меринга. Кронхайм, редактор отдела фельетонов в "Vorwarts", был разоблачен как шпион, и, как выяснилось, Меринг не прочь был стать его преемником. Мой отец даже и не думал в этом смысле о Меринге - просто потому, что это было для него абсолютно исключено, использовать на таком месте такого человека, столь ценного в политической борьбе - да он бы счел это оскорбительным для Меринга, если бы кто-то связал его имя с этой ролью. Но Меринг, как уже говорилось, был настроен очень субъективно и почувствовал себя обойденным и последствия этого мы видим в книге. Вообще, это вопрос, стоило ли Мерингу доверять научную работу - он ведь был для нее очень плохо приспособлен из-за сильной склонности к субъективизму.
Теперь касательно освещения тех баталий, которые разворачивались с неким господином фон Швейцером. Личное отношение Меринга к моему отцу не могло не повлиять на это освещение. А ведь теперь можно считать твердо установленным, что фон Швейцер был платным агентом Бисмарка.
Я хотел бы воспользоваться этой возможностью, чтобы еще раз повторить то, что в 70-е годы в буржуазной среде говорили об отношениях между моим отцом и Бебелем: "Либкнехт оттачивает стрелы, Бебель пускает их в цель".
Что касается моей матери, то речь идет о нижеследующем: в одной из своих книг Лилли Браун упоминает о встрече с ней и вкладывает ей в уста одно замечание о возможном участии Браун в балах дармштадтского двора, причем замечание изложено в такой форме, что совершенно искажает образ моей матери. Достаточно будет указать на рассказанное Юлией Фогельштайн о Лилли Браун в связи с баллотировкой ее мужа, чтобы понять, что в искажении образа целиком повинно зеркало. Мне бы не хотелось больше тратить слова для защиты моей матери - для этого я ценю ее слишком высоко.
Заметки для книги:
1. Во время так называемых "спартаковских дней" была захвачена и имперская типография. Комендантом был служащий одного крупного предприятия в Вильдау, под Берлином (кажется, инженер). Вместе с некоторыми из тех, кто участвовал в захвате, он был арестован. Мне была поручена защита, но вскоре я был отстранен от дела. Как закончился процесс, я не знаю.
Спустя какое-то время мне и коллеге Карлу Розенфельду было поручено представлять интересы г-жи Кольдиц в имперском военном суде. Когда я просматривал дела, мне попалась на глаза фамилия этого коменданта и напротив нее рукописная помета государственного обвинителя в Берлинском земельном суде первой инстанции Хайнера. Речь шла о том, что этот "комендант" был тогда "доверенным человеком", уполномоченным имперского правительства в имперской типографии.
Во время первых дней процесса Ледебура предположительно при попытке к бегству конвоем был застрелен матросский лидер лейтенант Доренбах; его схватили вне Берлина и перевозили в автомобиле. Никакого наказания, по крайней мере для главных виновников, не последовало. Через несколько лет советник юстиции Грюншпрах (тот самый, который в свое время вел защиту на процессе Фогеля и товарищей и который тогда вообще был в некотором смысле юридическим консультантом людей из Эден-отеля) доверительно рассказал мне при условии сохранения полной тайны, что какое-то время назад к нему пришла вдова одного из тех конвоиров, которые участвовали в расстреле, и принесла врученную ее мужу военными властями справку, где говорилось, что ее мужу за устранение Доренбаха было обещано вознаграждение и освобождение от судебного преследования в случае успеха. Грюншпрах умер уже несколько лет назад, и я считаю себя свободным от данного ему обещания хранить тайну.