Страница 8 из 12
Так, прислушиваясь и принюхиваясь осторожно встал. Хм. Не больно. Наклонился влево-вправо. Поприседал. Не больно! Блин! Скажу больше! Я себя настолько хорошо очень давно не чувствовал! И тело уже не как чужое, а вполне нормально ощущается. Весь в надеждах решил протестировать речь:
- Овеа... оверка...П-п. Пр-р-ровека...
Ура! Почти получилось! Заработало! Продолжим:
- Ас, аз, раз. Раз, ва. Раз, два, три!
В этот момент, меня прервали. С соседней лавки, приподнялась еле различимая в темноте фигура и знакомым голосом прошептала:
- О! Ты уже стоять можешь? А мы думали, что дня три пластом пролежишь. Уж очень сильно тебя побили.
Ха, по ходу это тот человек, что меня водой поил. Душевный. Сострадательный. Поэтому, ответил со всем вежеством:
- Огу. Олько оворю ы-ы есе похо.
Собеседник глухо выругался:
- Вот сволочи, так измордовать пожилого человека, что он аж разговаривать с трудом может. Ни стыда, ни совести у них нет.
После чего, немного помолчав, спросил:
- А за что тебя так?
Я хмыкнул:
- За то, что оказал, что не шит. Э-э... не ж-жид.
Не! Мне прямо нравится этот мощный прогресс в устной речи. Глядишь через часик уже вовсю болтать смогу! Тьфу -тьфу чтобы не сглазить. А мужик пытающийся переварить мои слова решил уточнить:
- Это как - показал?
Я продемонстрировал. Сокамерник, пару секунд непонимающе приглядывался, потом чиркнул спичкой и, сдерживая рвущийся смех, прохрюкал:
- Ну ты, старый, умеешь пошутить!
В этот момент, из ближнего угла, недовольный голос посоветовал нам заткнуться и не мешать спать. А мужик, по-прежнему светя спичкой, понизив голос быстро сказал:
- Вон там на столе миска с кашей. Тебе оставили. Ложка есть? Хотя, откуда у тебя... На вот держи. Иди поешь.
И сунув мне в руку обгрызенную деревянную ложку, улегся на свою лавку.
Что сказать - каша была не вкусная. Хлеба не было вовсе. Но в желудок что-то упало, от этого жизнь стала радостней и веселее. После завтрака (ну, будем считать, что это завтрак) я вернулся на свое место и как-то незаметно опять уснул.
Глава 3
Когда проснулся, стало достаточно светло и можно оглядеться. Да уж - помещение достаточно большое. Два окна. Вдоль дальней стенки, деревянные двухэтажные нары. Возле ближней стены, стоят широкие лавки. Посередине, большой стол с лавками поуже. На столе стоит несколько оловянных (судя по цвету), мисок и кружек. Там же, установлен солидный бак. Наверное, с водой. Параши, что характерно, нигде не видно. А нет - видно. Это оказалась небольшая деревянная бадья с крышкой. И народу, в камере, было человек пятнадцать. Точно сосчитать не успел, так как дверь открылась и появившийся на пороге усатый охранник, в синем мундире, спросил:
- Селиверстов кто? Харч тебе жена передала.
- Туточки! Туточки Селиверстов!
К усатому подскочил толстенький мужик и получив узелок с тем самым "харчем", потащил его в свой угол. А я, удивился простоте и незамысловатости действия. Надо же. Сидим в контрразведке, а тут еду спокойно передают. И, судя по завязкам на этом узелке, ее даже не досматривали. Хотя, в первый раз, я удивился ночью, когда мой собеседник спичками чиркал. То есть, что получается? Здесь спички не конфискуют при посадке? А может, еще и ножи оставляют? Ну, чисто для того, чтобы колбаску домашнюю порезать. М-да, царским сатрапам надо еще работать и работать над собой...
В этот момент, у меня чуть глаза не выпали, потому что давешний мужичок, вместе с тремя своими кентами, уселись за стол и один из них, достав небольшой перочинный ножичек, принялся нарезать сало. Пф-ф... Это действительно тюрьма?
А пока я наблюдал за сей удивительной картиной, ко мне подошел давешний поитель, вместе с каким-то худым, очкастым парнем. Наконец то познакомились. Добрый человек звался Митрофаном Гавриловичем Ильиным. Очкарик - Сергеем Андреевичем Бурцевым. А я, по привычке, представился только фамилией, которая по жизни и позывным была:
- Чур.
Худой Бурцев удивился:
- Э-э... как это - Чур? Просто Чур? А это имя, или фамилия?
Эх! Кто бы еще знал, как слово наше отзовётся! Глядишь и история пошла бы по-другому. Но что случилось, то случилось, потому что я, возможно из-за какой-то распирающей и бурлящей внутри энергии, решил приколоться:
- Это имя.
- А отчество?
Вот ведь упорный. Ухмыльнувшись и уже практически не глотая буквы, ответил:
- Паень, поерь, имени вполне достаточно!
Собеседники, мою позицию поняли и настаивать не стали. Зато, пояснили кто есть кто, в нашей камере. Толстенький поедатель сала сотоварищи, чалился за спекуляцию. Трое, играющие в карты на нарах, вроде как воры, сдуру грабанувшие личные покои его высокопревосходительство генерала Бубенцова и взятые с поличным. Еще трое, сидящие с другой стороны нар, обряженные в военные мундиры без погон, тоже воры. Но с претензией. Это интенданты. Молоденький боец, стоящий возле окна - дезертир. Сидящий в углу, и ни на кого не обращающий внимания здоровый парень в черкесске, это вроде какой-то абрек-головорез. По-русски он не говорит, поэтому конкретики нет. Очкарик оказался заезжим студентом, которого приняли в контрразведку за революционную агитацию. А Митрофан, был машинистом на паровозе, испортившим свое орудие производства. Случайно. Не нарочно. Но проходит по расстрельной статье, за саботаж. При этом Ильин, виноватым себя не ощущает и надеется, что служивые люди правильно разберутся, все обойдётся и его быстренько отпустят домой. Студент, как ни странно, тоже рассчитывает на снисхождение. А за свои убеждения даже готов провести пару месяцев за решеткой.