Страница 45 из 284
Это уж точно экскурсовод сказала лично Стасу с Алёной. Они вышли из музея и с минуту молчали. Теперь Стас не сжимал её пальцы, а наглаживал руку, которой она за него держалась. Движения его оставались по-прежнему нервными, и Алёне хотелось поймать его ладонь свободной рукой и остановить, но она не смела этого сделать и решила просто разговорить его.
— Расскажи про свою бабушку? — спросила она единственное, что сейчас приходило на ум и было уместно.
Рука Стаса замерла и через секунду он спрятал её в карман. Алёна сильнее ухватилась за его локоть, испугавшись, что он вырвет и вторую руку.
— Мы не любим об этом говорить, — ответил он, глядя вперёд мимо прохожих. — Но если ты хочешь…
Алёна не знала, хочет ли она семейных хроник, выдаваемых таким тоном, будто её отчитывали за что-то. Однако ж Стас продолжил и без её кивка, и голос его вскоре стал натужно-небрежным.
— Родители бабушки работали в тот год в Сибири, и она жила со своей бабушкой. Они не смогли приехать в Ленинград, и вскоре девочка осталась совсем одна. Бабушка умерла в первый же год, но родителям не сообщили. Девочку якобы приютили родственники, а потом, забрав все драгоценности и деньги, эвакуировались без неё. Ей было одиннадцать. Она жила сама, ходила на Неву за водой для себя и соседки, топила печь, пока оставались книги и мебель. Её уже на грани смерти нашёл какой-то солдат и отнёс в госпиталь. После войны он её разыскал, и когда ей исполнилось шестнадцать, они поженились. Красивая история, да?
— Да, — отозвалась тихо Алёна. — Если не думать о родственниках.
Стас кивнул и улыбнулся.
— Это мы так думаем. А бабуля говорит — ну что ж, всем было плохо. Она хлеб носила пленным немцам, которые завалы разгребали. Спрашивается, какого хрена? А она отвечает — ты не понимаешь, они голодные были. Мы действительно их не понимаем. Они не то что другое поколение. Они с другой планеты. Они видели то, что нам просто не дано понять.
— Ты должен был рассказать…
— Лена, ну ты чего? — почти что рассмеялся Стас. — Мы же были на выставке, посвящённой героическим защитникам Ленинграда. Куда ж я со своими родственничками, обворовавшими ребёнка, влезу. Ну что я нового скажу этим? Во все времена найдётся мразь, готовая воспользоваться чьим-то безвыходным положением. Погляди вокруг — что поменялось-то? Так зачем портить настроение гостям города, а? Пусть лучше их восхитит история брата твоей бабушки. Макс в него пошёл, да?
— Не знаю… — И Алёна снова стиснула ткань пиджака. — И всё же зря ты не рассказал. У монеты две стороны, и ни одна история не бывает на сто процентов светлой или тёмной. Вот твой дедушка — это же сказка…
— Какая же ты наивная ещё дурочка! — И Стас так ласково потрепал её по волосам, что обида на слова тут же улетучилась. — Ему нужна была жилплощадь в Ленинграде! Ах, Ленка, Ленка…
— К бабушке тоже сразу подселили две семьи, оставив всего одну комнату, — буркнула она.
— Ну, так всех испортил квартирный вопрос. Так чего перетирать-то? Вот приду я в музей Арины Родионовны в надежде услышать сказки, а мне будут рассказывать о том, как взрослый Сашка плакался старенькой нянюшке, что жена ему изменяет. Ну и нафига мне это надо? Такого дерьма в жизни предостаточно, а кому не хватает — смотрите дебильные сериалы. А я хочу сказки — хоть на пять минут. Ну, сказочница, о чём ты людям вещала?
Алёна радовалась, что уши прикрыты волосами. Что он только что сказал? Назвал причину своего развода? Так она не спрашивала. Ей не нужна никакая информация личного плана. История бабушки не в счёт.
— А ты знаешь стихи Леонида Филатова? Нет? — затараторила она. — В этой пляшущей толпе, в центре праздничного зала, будто свечка по тебе, эта женщина стояла. Встала и белым-бела разом руки уронила, значит, всё-таки, была, значит, всё-таки, любила! Друг мой, вот вам старый плед! Друг мой, вот вам чаша с пуншем! Пушкин, вам за тридцать лет, вы совсем мальчишка, Пушкин!
И теперь Алёна покраснела до кончика ушей. Кажется, она только сильнее вогнала ему в сердце шпильку глупым стихотворением. Вот дура!
— Нет, Филатова я не знаю. Зато я помню чудное мгновенье… Нет, его я не помню. Но в школе на отлично вызубрил Мороз и солнце, день чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный — пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры, навстречу северной Авроры, звездою севера явись!
И Стас прочитал стихотворение до самого конца, ни разу не сбившись.
— Ну как? На троечку тяну?
Алёна кивнула — он не баба, он не напрашивается на комплимент. Он просто пытается отшутиться, потому что она случайно или скорее нагло влезла ему в душу. Его бросила любимая женщина и ему до сих пор больно. Эта женщина отсекла его полностью — даже не поленилась вернуть себе девичью фамилию. Нет, она впредь будет осторожнее со словами. Остались ещё тонко чувствующие мужики в русских селеньях. Не все такие мерзкие типы, как Михаил Владимирович и этот серый кот из «Аргуса», да и не все такие дебилы, как Серёга, и нервные нытики, как Макс.
— Давай поторопимся, чтобы успеть перехватить что-то до прихода твоего брата! — вновь завладел её рукой Стас. — Я не понимаю живой музыки в кабаках. Наверное, это противно играть для жрущих людей. Макс никогда не жаловался?
Алёна пожала плечами — на что только Макс не жаловался, но в основном на отсутствие денег. Но лучше молчать — не дай бог, Стас примет её слова за намёк.
— Да всегда так было. Вертинский тоже пел в кабаках для пьяных.
— А я тебе и сказал, что люди всегда были мразями. Но зачем уподобляться большинству? Мы же не такие. Мы лучше. И нечего скромничать, верно говорю?