Эйнит

— Одиннадцатого, — сама не понимая почему произнесла Эна, выскользнула из рук Дилана и уселась на край кровати.

Парень остался стоять у стола, опустив голову.

— Дилан, — позвала Эна тихо. — Он часто тебя бьет?

Дилан отвернулся, уперся руками в стол и вытянул ноги, будто собрался отжиматься.

— Я ждал этого вопроса и знаю, что ты мне не поверишь, если я скажу, что сегодня он ударил меня в первый раз. Я заслужил. Я сказал то, что не должен был говорить.

— Что?

— Не заставляй меня повторять, — Дилан так и не обернулся к ней, но выпрямился и убрал руки со стола. — Это из-за тебя.

Он остался у окна, потому не видел, как Эна закусила губу и расправила на джинсах невидимые складки, затем быстро спрятала сундучок вместо стола в шкаф, будто Эйдан мог пожелать его выкрасть. Эна даже тряхнула головой, отгоняя странные мысли, только вдруг, будто в подтверждение ее опасений, заскрипели ступени, но Дилан успел шепнуть ей:

— Не говори матери про завтрашних лошадей, просто возьми с собой джинсы.

Взгляд Эйдана был тяжелым, будто он боролся с яростью, и Эна с радостью услышала снизу голос матери, зовущий их к столу — значит, сосед не задержится наверху долго.

— Не заставляйте себя ждать.

Эна кивнула, стараясь не покраснеть под пронизывающим взглядом. Слишком явственно вставала перед глазами темная фигура на ночной дороге, но сейчас Эне вдруг показалось, что во сне Эйдан был намного крупнее. В безрукавке сосед будто сбросил с десяток пудов и перестал напоминать медведя, хотя руки сохранили прежнюю массивность, и справиться с их хваткой было бы слишком трудно. Эна поспешила спуститься в кухню, чтобы отогнать пугающие мысли. Эйдан из сна слишком сильно прилип к настоящему, чтобы сердце подле соседа не стучало зайцем. Живот предательски скрутило, словно не было никакого обеда, и Эна с радостью схватила кекс и густо намазала поверх масла джемом из красной смородины.

— Кто желает проверить качели?

Эна почувствовала непонятную радость, когда предложение Эйдана приняла мать и пригласила с собой Кэтлин. Эна же уселась на бревно, как в тот вечер, когда увидела куницу, и принялась нанизывать на шампуры хлеб, хотя не понимала, кто еще способен хоть что-то в себя запихнуть. Мать почти ничего не ела, но даже та малость, что исчезла с ее тарелки, была намного больше обычного. Однако Эна успела заметить, как мать тихо приняла последнюю таблетку. Ее тоже не радовали гости, но она решила выдержать роль гостеприимной хозяйки до конца, не видя никакой возможности намекнуть соседям, что пора расходиться по домам.

Дилан принес из дома щепки, и вместе с отцом они разожгли в каменном кругу торф. Оба держали себя спокойно, будто начисто забыли недавнюю ссору, но Эна не могла избавиться от жутких воспоминаний. Затаившаяся неприязнь к Эйдану разгоралась с прежней силой. Ее подогревали странные взгляды, которые сосед задерживал на ее лице, да и шампура забирал он слишком долго, отчего у Эны начали дрожать руки. В сгустившихся сумерках Эйдан вновь напоминал двойника из жуткого сна, и Эна вдруг решила для себя, что попросится на эту ночь к матери.

— А Эйнит действительно похожа на прабабку...

Голос Эйдана вернул Эну к действительности. Он с сыном стоял за качелями, и по доносившимся из телефона звукам Эна поняла, что мать включила видео с их любительского спектакля. Она с трудом заставила себя остаться сидеть, потому что кричать «Выключи!» было по-детски глупо. Впрочем, финальная сцена ей удалась лучше остальных, и мать сама играла в ней — быть может, она сумеет отвлечь на себя внимание соседей. Эна опустила глаза и принялась выводить пустым шампуром контур трилистника.

— Я рада, что смогла убедить Кати поставить этот спектакль, — сказала мать, наконец выключив телефон. — Я взяла ее и нескольких девочек с собой в Канзас. Каждый июнь в Конкордии собираются потомки тех, кто нашел приют в сиротском поезде. Я как раз была беременна Эной, когда мне написали устроители музея о том, что ищут артефакты, и мы отдали все семейные фотографии, кроме одной, и дневник Эйнит. Это великая страница нашей истории. Таких людей, как пастор Брейс, единицы, но именно они выступают теми мазками, что пишут прекрасную картину Америки, которой мы гордимся. Только подумайте, сколько сил потребовалось, чтобы убедить богатых людей Нью-Йорка пожертвовать на приют для бездомных детей, а убедить фермеров взять в свои семьи проблемных детей кажется вообще невероятным. У нас постоянно крутят по радио социальную рекламу, что не каждый может стать приемным родителем, но каждый может помочь деньгами, но этим детям нужны были именно родители, которые могли дать им веру в будущее. Эти дети прошли через воровство и проституцию, увидели в таком нежном возрасте всю людскую грязь... Эти приемные родители были другие, чище, что ли, сильнее. Этот пастор, можно сказать, спас целое поколение, забрав сирот с улиц Нью-Йорка. Если бы люди заранее знали, на что обрекают собственных детей, то, возможно, не стремились бы в Америку.

Эна отложила в сторону грязный шампур и взяла с тарелки хлебец. На глазах наворачивались слезы, и она не могла отыскать им настоящую причину. Да, она плакала первый раз, когда читала сценарий, когда представляла себе, что чувствовали их героини, оставшиеся один на один с темным миром взрослых. Но сейчас, чего она ревет сейчас?

— Эйнит?

Эйдан вновь подошел бесшумно, точно кошка, и скрыть от него мокрые глаза уже не представлялось возможным, но Эна догадалась, как можно выкрутиться. Она вскочила на ноги, чуть не боднув соседа головой в живот, и закричала на самой высокой ноте:

— Никто не хочет меня, потому что я рыжая ирландка! Я никому не нужна!

Слезы сами брызнули из глаз. Эна ринулась мимо оторопевшего от ее крика Эйдана, но не успела добежать до двери, пойманная матерью. Та ухватила дочь за руку, прижала ее мокрый кулак к сердцу и прошептала достаточно громко:

— Как же я рада, что успела к поезду! Ты та дочь, о которой я всегда мечтала. Ты найдешь в Сан-Хосе для себя дом, и я сделаю все, чтобы ты никогда больше не

плакала.

Эна вырвала руку, растерла по лицу слезы и произнесла финальные слова своей героини:

— Неужели это правда? Неужели я не сплю?

К счастью, Кэтлин нарушила воцарившуюся тишину аплодисментами, и Эна сумела отвернуться, чтобы провести по мокрому лицу рукавом куртки.

— Там половина зала рыдала в конце, — обернулась к качелям мать. — Эна очень хорошо сыграла свою роль.

— Мама, хватит! — сумела уже спокойно выкрикнуть Эна.

— Это правда, — пожала плечами мать и вернулась к качелям. — Нечего стесняться своего успеха.

— Мы все хорошо играли. И судьба сицилийской девочки ничем не лучше судьбы Эйнит или ирландки-блондинки, которая могла притворяться англичанкой, чтобы ее быстрее забрали с поезда.

— Так что же случилось с настоящей Эйнит? Что случилось с Мэги?

Эна обернулась к тлеющему костру. Эйдан сидел на ее бревне, но явно оставил для нее место. Отказываться было некрасиво, и Эна покорно уселась подле соседа, заставив себя не дрожать от соприкосновения рукавами.

— Если верить дневнику, — начала Эна громко, чтобы у качелей тоже было слышно, — Мэги умерла, когда Джеймсу было тринадцать, а Эйнит одиннадцать. Отец сразу отвел детей к монашкам, сказав, что не может их прокормить. Почти все деньги приносила мать, работая прачкой, а он лишь пропивал то, что удавалось заработать на погрузках в порту. Они с братом провели в приюте меньше недели, им сразу отыскали место на поезде. Джеймса взяли на ферму в Канзас, потому что он мог уже работать, а вот Эйнит вернулась обратно в Нью-Йорк, ее единственную из группы никто не пожелал удочерить. На каждой станции детям приходилось надевать на шею таблички с номерами, выстраиваться в ряд и, когда называли их номер и имя, выходить вперед и пытаться понравиться потенциальным родителям. Эйнит пыталась петь и играть на флейте, но никто не желал вводить в дом девочку, похожую на ведьму. Сначала она плакала, потом перестала. Вторая поездка сначала подарила ей надежду, потому что кто-то выбрал ее, но в последнюю минуту предпочел ей девочку с русыми волосами. Город Сан-Хосе был последней станцией, где она могла найти дом. Приемная мать сама оказалась ирландкой. Ее муж работал на строительстве железных дорог. Он умер за три месяца до прибытия поезда. Ирландцы так и не переняли у китайцев привычку кипятить воду для приготовления чая, потому часто умирали от дизентерии, так нам рассказывали в школе. Наверное, он умер как раз из-за этого. Она воспитала Эйнит как дочь, в семнадцать лет та встретила такого же рыжего ирландца и вышла замуж, у них родилось трое рыжих детей. Правда двое ушли в летчики и погибли во второй мировой войне. Осталась дочь, которая тоже вышла замуж за ирландца. Продолжать?