Эйнит

— Пусть идет! — сосед по-королевски махнул рукой, будто имел какое-то право распоряжаться в их доме, — Мальчики в этом возрасте еще хуже.

— Ну, я особой разницы между мальчиками и девочками не замечала.

По сухости, с которой мать произнесла эту фразу, Эна поняла, что держать лицо ей становится все труднее и труднее. Дочь ведет себя не так, как ведут себя дети у идеальных родителей.

— Со стороны все похожи, — сосед вновь попытался надеть улыбку. — Был бы у вас сын...

Эна успела заметить, как Кэтлин хотела ухватить мужа за рукав раньше, чем тот продолжит фразу, но не успела.

— У меня был сын, — вдруг помрачнев, сказала мать, и Эна не смогла заставить себя сделать еще шаг от стола. — В ноябре ему исполнилось бы семнадцать. У них с Эной в один день дни рождения. Джеймс был слишком крупным ребенком, девять фунтов, и я не смогла его родить сама, через двадцать часов мне сделали экстренное кесарево, а Эну я побоялась сама рожать, и так получилось, что ей надо было родиться тоже в ноябре, и когда мы выбирали дату операции, решили с мужем, что раз все равно праздновать в один викенд, так почему бы не сделать детям вообще один день рождения. И анкеты легче заполнять. Одиннадцатый месяц одиннадцатый день, и не важно что писать первым: день или месяц.

Эне показалось, что мать выдала всю тираду меньше, чем за секунду. В кухне повисла тишина, в которой слишком резко прозвучал скрежет отодвигаемого стула. Мать взяла свою еще не пустую тарелку и отнесла в раковину. Гости не шелохнулись. Эна же вцепилась в спинку стула, мысленно моля Кэтлин придумать что-нибудь, но мать Дилана молчала. Тогда раскрыла рот Эна:

— У Джеймса была лейкемия. Неожиданный рецидив. Он умер в День Святого Патрика в этом году.

Эна не поняла, зачем сказала это, и еще больше разозлилась на соседа, когда тот выдал глупое:

— Лора, прости. Я ведь не знал.

— Ничего, — мать продолжала стоять у раковины спиной к ним. Впрочем, гости тоже не оборачивались. Кэтлин вообще превратилась в деревянного истукана.

— Ничего, — повторила мать. — У нас был почти год, чтобы проститься. У учительницы Эны во втором классе трехлетняя дочка за три дня умерла от лейкемии, подхватив воспаление легких. Даже Стэнфордский госпиталь не помог. А Джеймса в пять лет там вылечили, а вот в шестнадцать уже не смогли.

Эна знала эту дрожь в голосе и все равно не подошла, будто носки ее прилипли к половицам. Мать ланью пронеслась мимо, но Эна успела заметить прикушенный палец. Наверху с силой хлопнула дверь.

— Эйдан! — вдруг закричала мать Дилана, и Эна впервые увидела в ее добрых глазах злость.

— Я же не знал, — он говорил совсем тихо, едва шевеля губами, даже пальцы его на столе выстукивали такт громче его слов. — Вы вообще со мной не говорите — ни ты, ни Дилан. Все приходится подслушивать! Откуда мне было знать про ее ребенка. Я думал, что у нее только дочь. Да я и не задавал никаких вопросов, чего ты на меня уставилась! — он махнул рукой в сторону лестницы. — Она сама...

Он шарахнул ложкой по столу, и Эна отчего-то была уверена, что сломается не ложка, а стол. Отец Дилана вскочил на ноги, но не собирался уходить, потому что еще не все высказал жене. Эной овладело неловкое чувство, будто она нагло заглянула в замочную скважину их спальни, потому поспешила кашлянуть, чтобы напомнить взрослым о своем присутствии.

— Чего стоишь?! — обернулся к ней сосед с таким выражением лица, что Эна попятилась. — Иди к матери!

Сам же он так стремительно вылетел вон через входную дверь, что, ей показалось, вовсе не касался половиц, потому как ни одна из них не скрипнула.

— Эна, поднимись к матери, — спокойным тоном повторила Кэтлин, проводив мужа взглядом.

— Не надо, — нервно улыбнулась Эна. — Она без меня быстрее успокоится.

Однако тут же подумала про таблетки, которые мать так и не приняла. Она открыла шкафчик: на верхней полке в ряд стояли три бутылки. В двух Эна признала снотворное, а успокоительные были в самой дальней. Они с матерью почти сравнялись в росте, но та продолжала по привычке прятать от детей лекарства на самом верху. Поленившись взять стул, Эна попыталась встать на цыпочки и почти дотянулась до баночки. Были бы пальцы подлиннее, легче было б схватить. Чуть- чуть еще растянуть пальцы, и Эна почти ухватилась за баночку, но та вдруг накренилась и проскочила между пальцев, ударилась о столешницу и упала на пол.

Эна часто роняла таблетки и знала, что толстый пластик не должен был расколоться, и увидев рассыпавшиеся по полу таблетки, ахнула: крышка лежала в стороне. Должно быть, после последнего приема мать второпях не закрутила ее, а, может, открыла наполовину, а потом передумала принимать лекарство. Эна присела на корточки и схватила баночку — в ней нетронутыми оставались три таблетки, а за прием мать глотала две. И тут Эна позволила себе употребить запрещенное слово, вернее оно вылетело из ее рта раньше, чем она успела его подумать. Эна вспыхнула и подняла глаза на мать Дилана, но женщина глядела лишь на таблетки. Раньше, чем та что-то сказала, Эна сгребла их на ладонь и выбросила в мусорное ведро, закусила губу и, схватив стул, полезла обратно в шкафчик. Но, увы, другой банки там не оказалось.

— Ничего не осталось? — спросила Кэтлин.

— На один прием только.

Эна отставила стул в сторону.

— Я могу съездить в аптеку.

— Они по рецепту, — Эна закрутила баночку с чудом уцелевшими тремя таблетками и нагнулась к шкафчику, чтобы достать пластиковую бутылку с водой, — и я не думаю, что американский рецепт здесь примут. Хотя... Мам!

Эна знала, что мать не услышит ее сверху, но так обрадовалась спасительной мысли, что стала кричать прямо на лестнице:

— Мам, у тебя есть рецепт от местного врача?

Эна ожидала увидеть мать рыдающей на кровати, но та стояла у окна, крошечного, но достаточного, чтобы через него просматривался заросший сад.

— Я хочу, чтобы они ушли, — сказала мать тихо каким-то совсем чужим голосом. — Я не готова еще к гостям.

— Мам, вот.

Эна протянула ей на ладони две таблетки. Мать покорно положила их в рот и медленно открутила крышку на бутылке, чтобы запить.

— Я просыпала все остальные.

— Не важно. Я не хочу их больше принимать.

— Мам, — не унималась Эна. — Кэтлин предлагает съездить в аптеку.

Мать лишь помахала ладонью, будто отсылала дочь.

— На всякий случай.

— Мне не понравился местный врач, и я не хочу лишних разговоров. Здесь явно не принято ходить к психотерапевту, да он и не большой специалист в этой области. Не надо, Эна. Со мной все будет хорошо.

— Мам, пожалуйста. Заодно купите чайник. Я намучилась с газом.

— И фен, — улыбнулась мать.

— Значит, поедешь?

— Если только за рулем будет Кэтлин. Я вообще не понимаю, как она его к пиле подпустила в таком виде.

— Разве он пьян? — удивилась Эна, потому что ей и правда казалось, что у соседа просто похмелье.

— Пьян, Эна, пьян... И потому я не хочу оставлять тебя с ним одну. Поедем вместе.

— Брось, мам, ты чего? Я сяду учиться.

Мать молча взяла сумку и стала спускаться вниз, осторожно, как всегда. И действительно лестница, несуразно пущенная вдоль стены, была слишком узкой и изгибалась под жутким углом, чтобы спасти место в гостиной. Сейчас и сама Эна чуть не оступилась.

Кэтлин стояла на улице подле мужа и что-то втолковывала ему по-ирландски. Должно быть, она победила, но Эйдан слишком зло швырнул ей ключи. Эне вдруг захотелось поехать вместе с ними, но она не хотела показать перед матерью страх. Да и что мистер Грогоч может выкинуть? Если только заставит мыть дом или замучит сказкой про фей.

Когда джип скрылся из виду, Эна вернулась к дому, где отец Дилана вновь открыл банку с краской.

— Мистер...

Эна замерла с открытым ртом, надеясь, что он сжалится над ней и подскажет свою фамилию.

— Эйнит, брось церемонии. Просто Эйдан, — сказал он устало.