Страница 27 из 28
Чем бы это ни объяснялось, чувствовал он себя достаточно безрадостно, чтобы стиснуть зубы и покрепче ухватиться за руль. Когда автомобиль перевалил через горбушку подъема, Бекетт наконец приметил эту тетку Бондурант, стоящую в высокой траве с двумя собаками по бокам. Одна из них заливалась лаем. Он резко нажал на педаль тормоза, разогнавшийся автомобиль проехался юзом и встал. Нехорошее чувство осталось.
– Не бойтесь, они добрые! – крикнула Элин.
Бекетту, однако, приходилось встречать лабрадоров, которые добротой и дружелюбием не отличались. Он поприветствовал женщину по имени, а потом оглядел церковь, поля и далекий лес.
– Вы пришли пешком?
– Мой дом вон там. – Она показала рукой. – В трех милях. Я хожу сюда несколько раз в неделю.
– Вы кого-нибудь видели? – Бондурант покачала головой, и он мотнул головой на церковь. – Там что-нибудь трогали?
– Дверную ручку с правой стороны.
– Что-нибудь еще?
– Цепь уже была оборвана. Я остановилась задолго до того, как подошла к… гм, гм…
– Все нормально, – кивнул Бекетт. – Скажите, когда вы были здесь в последний раз?
– Несколько дней назад. Может, дня три.
– Видели тогда каких-нибудь людей?
– Не конкретно тогда, но время от времени вижу. Иногда нахожу мусор. Пивные бутылки. Окурки. Старые кострища. Сами знаете, что можно увидеть в таком месте. – Ее голос под конец надломился.
Бекетт напомнил себе, что простым гражданам не столь часто доводится лицезреть трупы, в отличие от копов.
– Я собираюсь зайти внутрь и посмотреть. Вы оставайтесь здесь. У меня есть еще вопросы.
– Это ведь то же самое?
Бекетт заметил страх у нее в глазах, когда над церковью зашуршали деревья, а один из псов натянул поводок.
– Ждите, – приказал он. – Я скоро.
Оставил ее стоять на месте и направился к церкви, ненадолго остановившись, чтобы изучить следы колес на траве. Ничего примечательного, подумал он. Может, и получится снять отпечатки протекторов… Но скорее всего нет.
Переступив через валяющуюся на крыльце цепь, Бекетт двинулся в жаркую темноту. На протяжении десяти футов она была почти черной, так что он подождал, пока привыкнут глаза. Вскоре пустота постепенно обрела очертания полутемного пространства с низким потолком и канделябрами на стенах, проявились лестница слева и двери от шкафов, сорванные с петель. Пройдя через притвор[16], он почти на ощупь добрался до двойных дверей, ведущих в неф[17]. Сразу за ними потолок воспарил куда-то ввысь, и хотя на его стороне церкви он большей частью оставался в тени, свет лился сквозь витражные стекла обоих боковых приделов, ярко освещая алтарь и женщину на нем. Свет был наполнен красками – разными оттенками синего, зеленого и красного – и перечеркнут тонкими тенями чугунной витражной рамы. В остальном же он больше напоминал косо воткнувшийся в тело клинок, намертво пришпиливший женщину к алтарю и раскрасивший во все цвета радуги ее бледную кожу и белую жесткую холстину, укрывавшую ее от ступней до подбородка. Первым делом Бекетту бросились в глаза черные волосы, полная неподвижность и ярко-красные ногти – образ столь знакомый и жутковатый, что приковал его к месту.
– Пожалуйста, только не то же самое…
Он разговаривал сам с собой, но просто не мог удержаться. Свет заливал ее, словно какую-то драгоценность в футляре, но дело было не только в этом. Дело было в наклоне подбородка, в гладких, словно яблочная кожура, ногтях.
– Господи!
По почти забытой детской привычке Бекетт перекрестился, а потом двинулся по выломанным половицам и обрывкам прогнившего ковра. Он пробирался между опрокинутых скамей, и с каждым шагом иллюзия совершенства все больше крошилась на мелкие кусочки. Цвет вымывался из света. Бледная кожа замутилась, стала серой, и признаки смерти выпятились напоказ, словно по какому-то волшебству. Синяки. Странгуляционные борозды. Обломанные ногти. Бекетт сделал последние несколько шагов и возле самого алтаря опустил взгляд. Жертва была молода, с темными волосами и налившимися кровью глазами. Она вытянулась на алтаре в точности, как в свое время Джулия Стрэндж, – руки скрещены поверх холстины, шея почернела и смята. Он внимательно осмотрел следы пальцев на горле, мертвые глаза, едва не насквозь прокушенные губы… Приподнял холстину, увидел, что под ней она полностью обнажена – тело бледное, без всяких отметин и в остальном просто превосходное. Опустив холстину на место, Бекетт ощутил, как эмоции накрывают его с головой.
Эта тетка Бондурант была совершенно права.
Это то же самое.
Когда они покатили вниз, солнце уже вовсю жарило сквозь кроны деревьев. В машине стояла тишина, пока они не въехали в район, в котором жила Ченнинг. Когда девушка заговорила, голос ее был тих и все-таки напряжен, словно взведенная пружина.
– А вы когда-нибудь возвращались туда, где это произошло?
– Я только что водила тебя туда. Только что тебе его показывала.
– Вы водили меня к карьеру, а не к тому месту, где это случилось. Вы просто показали на него рукой. Рассказывали про него. Но мы не подходили к той сосне, возле которой тот парень вас повалил. Я спрашиваю, стояли ли вы когда-нибудь прямо в том самом конкретном месте…
Они остановились перед домом Ченнинг, и Элизабет вырубила мотор. За живой оградой возвышались кирпич и камень, все столь же твердо и незыблемо.
– Я не стала бы этого делать. Ни сейчас. Ни вообще никогда.
– Это же просто место. Оно не причинит вам зла.
Элизабет повернулась на сиденье, явно шокированная.
– Ты возвращалась на то место, Ченнинг? Только, пожалуйста, не говори мне, что приходила одна в этот богом проклятый дом!
– Я даже повалялась на том месте, где все произошло.
– Что?! Зачем?
– А мне что, надо было вместо этого покончить с собой?
Теперь Ченнинг всерьез разозлилась, стена между ними росла на глазах. Элизабет хотелось понять, но получалось это с трудом. Глаза девушки были яркими, как новенькие монетки. Все остальное же в ней словно гудело от напряжения.
– Ты на меня за что-то сердишься?
– Нет. Да. Наверное.
Элизабет попыталась припомнить, каково это – быть семнадцатилетней, быть разобранной до самых костей, а потом кое-как склеенной липкой лентой. Это оказалось несложно.
– Зачем ты возвращалась?
– Те люди мертвы. Осталось просто место.
– Это не так, – возразила Элизабет. – Ты еще осталась, и я тоже.
– Что-то мне не кажется, чтобы я осталась. – Ченнинг открыла дверь, вылезла из машины. – И, по-моему, вы тоже.
– Ченнинг…
– Я не могу прямо сейчас говорить про это. Простите.
Не поднимая головы, девушка устремилась прочь. Элизабет проследила, как она уходит по дорожке и скрывается за деревьями. Она либо заберется обратно в дом незамеченной, либо же родители, которые не знают, что с ней делать, засекут, как она лезет в окно. Ни один из исходов девушке ничем не поможет. А один из них мог только еще больше все испортить… Элизабет все еще размышляла над этим, когда зазвонил ее телефон. Это был Бекетт, и он явно находился в столь же растрепанных чувствах, что и Ченнинг.
– Ты сможешь скоро подъехать к церкви своего отца?
– К церкви отца?
– Не к новой. К старой.
– Ты говоришь про…
– Да, про ту самую. Скоро…
– А что?
– Просто ответь на вопрос!
Элизабет бросила взгляд на часы, и у нее почему-то скрутило живот.
– Могу быть минут через пятнадцать.
– Надо, чтобы через десять.
Не успела она спросить хоть что-нибудь еще, как Бекетт отключился.
Десять минут.
Он стоял возле окна северного придела. Некоторые кусочки разноцветного стекла были выбиты много лет назад, но достаточно много осталось. Выглянув в дыру, он наблюдал за окружающим миром, словно ожидая приближения грозы. Эдриен от силы какие-то сутки на воле. Едва только прорвутся новости о новом убийстве, как они моментально станут вирусными. Алтарь. Церковь. Она слишком большая. Слишком готическая. Город потребует крови, и все сразу станет предметом пристального изучения. Соразмерность наказания. Судья и копы. А может, и сама тюрьма.
16
Притвор (нартекс) – входное помещение христианского храма, обычно представляющее собой крытую галерею на западной стороне здания.
17
Неф – главное помещение христианского храма.