Страница 17 из 19
Именно людьми, а не оленьими самками, сводящими с ума буйных ретивых самцов покачиванием нежных крупов, приобретающих к осени светлую окраску шерсти, более привлекательную, чем даже нужно.
И хотя они – представительницы этого другого пола, признаны людьми, но сведут с ума кого хочешь, даже если их запрятать в какие-нибудь одеяния, придуманные, чтобы скрывать то, что сводит с ума, но на самом деле не скрывающие, а привлекающие к тому, что якобы скрывается, даже если одежды эти спрячут все, совершенно все – маленькие ножки в изящных туфельках, и саму стройную фигурку, соблазнительно перетянутую в талии, и почти полуобнаженную грудь, разделенную надвое не менее соблазнительной ложбинкой, и гордую шейку, и чуть, словно припухшие, полуоткрытые, зовущие губки – и останутся только видные сквозь довольно широкую прорезь глаза, – то глаза эти, своим блеском и жгучим огнем и мельканием длинных черных ресниц, сделают то же самое – сведут с ума.
А уж если взору предстанет гибкая, грациозная фигурка и можно усмотреть или хотя бы угадать проворные ножки, готовые умчаться манящим за собой легким бегом… Как это, не умея удержаться в своей естественной простоте, делала прелестная Фенюшка…
Александр ведь лукавил, когда задавал себе вопрос: «Почему она вдруг ни с того ни с сего бросается бежать от меня?» Он прекрасно знал, почему и зачем убегала Фенюшка. Но не догонял ее, как сильный молодой олень. Почему? А потому, что уже задумывался.
Ведь она, Фенюшка, не просто грациозная самочка. Она – дочь Егора Медведева, Топтуна, самого толкового из его мужиков и потому им неосознанно уважаемого. Уважение это еще больше окрепло, когда он отправил Егора с письмом в Санкт-Петербург и почувствовал с каким пониманием и преданностью и ответственностью этот мужик взялся исполнять поручение своего барина, догадываясь, что дело не совсем простое и даже, скорее всего, рискованное. И то, что было у него, Александра, с женой Егора, Анисьей, теперь уже не могло ни повториться, ни продолжиться.
Александр как-то сразу вдруг понял, что все эти девицы и девушки, совсем не так устроенные, как мужчины, – не просто интересные существа и отвечать за них нужно куда больше, чем за любимую лошадь. А уж за Поленьку…
14. Верую, верую и трудов не пожалею
Одарен некоторой живостью характера, вследствие которой было со мной множество всяких случайностей.
Таков ли был я, расцветая?
Узнав тайну отречения Анны и вместе с этой тайной – тайну отца, заключавшую в себе дело его, майора Нелимова и князя Шумского, жизни, Александр ясно и бесповоротно определил, что это дело – дело и его жизни. До этого он довольно смутно представлял свое будущее, то ли мирного помещика, через приданое Поленьки наследующего владения княгини Тверской, то ли храброго воителя, ведущего в генеральском мундире свои войска чуть ли не в Индию, как это некогда делал другой Александр, царь македонян, упорно считавших себя эллинами, что не совсем признавали за несколько неотесанными горцами их, скажем так, двоюродные братья с тоже не совсем равнинного Пелопоннесского полуострова, отличного от других полуостровов в первую очередь необычайной изрезанностью береговой линии.
И услышав от Зайцева о том, что у князя Шумского и майора Нелимова была великая цель – освободить родину, Россию, от немцев и проходимцев, незаконно завладевших русским троном (а заодно, хорошо бы освободить и весь мир от засевших в Амстердаме масонов и их пособников в петербургских и московских ложах), Александр со всем пылом юношеской души, жаждущей возвышенных подвигов, предался этой мечте.
Отец никогда не подталкивал его к такому решению. Понятно, он дал слово княгине Тверской не втягивать сына князя Шумского в дела давно минувших дней, дела, потерпевшие полный крах. (А кроме того, об этом его просил и сам умиравший на его руках князь Шумский, когда майор Нелимов привез его, тяжелораненого, в родовое имение и они нашли там умершую от родов жену князя и только что увидевшего свет наследника славного рода Шумских).
Но прожив почти двадцать лет рядом с тайно заменившим ему отца майором Нелимовым, Александр, считавший его своим родителем, смотрел на мир глазами майора Нелимова. Он стал для него непререкаемым авторитетом и со шпагою в руке, и у ландкарты, по которой они намечали возможное движение войск. И в оценках и мнениях о немцах, поналезших в Россию как тараканы к хлебу на кухонном столе, и о блуднице Екатерине, выудившей из-под носа у немца Панина и хохла Разумовского императорскую корону, и о Потемкине, щеголявшем, как шут гороховый, в фельдмаршальском мундире, украшенном бриллиантовыми пуговицами.
Да и сам Александр, в свои восемнадцать лет мало в жизни повидавший, так как дальше Твери еще никуда не ездил, но не мало знавший, так как перечитал на пяти языках почти все написанное за две тысячи лет, и еще больше понимавший благодаря усердно наставлявшим его Карлу Ивановичу Гофману и Петру Петровичу Зайцеву, уже приходил к тем же выводам и определениям, которые слышал от отца.
Рассказ Зайцева только подвел черту и стал поводом, чтобы сказать: «Верую, верую и трудов не пожалею, жизни не пощажу в борьбе за правое и священное дело!» И, полный сил и отваги, с неотразимой шпагой в одной руке и неопровержимым отречением Анны (за ним ему осталось только два раза съездить к Зайцеву), он уже готов ринуться в бой, броситься навстречу жестоким сражениям и опасным приключениям, войти в интриги, преодолеть их коварство и победить – победить или геройски сложить голову за святое, правое дело.
Хотя нет, конечно же, не погибнуть, а просто победить вместе с друзьями, тем же бароном Дельвигом и еще двумя смелыми, ловкими и преданными товарищами, они рано или поздно отыщутся в боях и походах.
И вот в тот самый момент, когда, казалось бы, можно уже седлать коня, подобного легендарному Буцефалу или Росинанту или хотя бы лошади того цвета, который весьма распространен в растительном мире, но редко встречается у лошадей, зато может помочь ее владельцу обрести заклятого врага, вдруг выясняется, что герой не совсем свободен.
Ладно уж ни на что, кроме жаркой ночи, не претендовавшие многоопытная Анастасия и неудержимая Анисья, и босоногие нимфы полей и лугов, и даже Фенюшка, о ней нет-нет да и вспомнишь. Ладно уж любившая его тайно и самоотверженно тетушка барона Дельвига. Ладно уж княгиня Ксения Павловна Свирская, чуть не утащившая его в Париж, как кошка зазевавшегося неосторожного мышонка. Ладно уж жена тверского губернского чиновника – ее даже имя забылось. Всех их можно бы зачислить в грехи молодости, не сказать чтобы печальные ни для них, ни для него.
Но вот Поленька… Как быть с Поленькой?
Ах как некстати Катенька поторопила помолвку! Рассказать Поленьке все как есть? И она в ответ бросится к нему на шею и поклянется, что готова отдать ему свою жизнь и, если нужно, погибнуть вместе с ним… И погибнет, если придется, или поедет, как княжна Долгорукова, то есть графиня Шереметева, за ним в ссылку в Сибирь, если его постигнет неудача…
Имеет ли он право так распоряжаться ее жизнью? А если получится как у отца… Мать, наверное, тоже по девичьей восторженности молодых лет готова была на все ради счастья в объятиях решительного и смелого майора… Годы жизни в глуши, тяжелый гнет неудач подавили ее, сломали… И можно ли винить ее… Конечно же нет…
А что ожидает Поленьку, соедини он ее жизнь со своей, на краю пропасти к которой он движется направляемый судьбою…
15. Где она? Какие каверзы готовит?
Капризная, упрямая.