Страница 109 из 109
И Господи, Господи! - гул подножный, словно бы в ознаменование этого события, смолк, земля, как по мановению, усмирилась. Теплым весенним шорохом тающего льда пахнуло Витюше в лицо. Ослепленный во всю просиявшим солнцем, он зажмурился, вздохнул раз, другой, да так вольно, так свободно, как при социализме, Господи!..
- Слава Тебе... - прошептал он облегченно и вдруг заплакал.
А солнце поднималось все выше, выше и чем ярче оно светило, тем темнее, четче становилась тень, которую отбрасывало нагое Витюшино тело, точно такая же, как Тюхин, нескладная, только вот ведь какая невидаль: почему-то по-дзержински козлобороденькая, да еще вразнотык, не в рифму Тюхину - делающая пальцами аллегорический нос неведомо кому...
- По коням! - торжествуя, воскликнул дождавшийся наконец своего дембиля рядовой Мы.
В один прыжок, как и подобает истинно русскому человеку, в жилах которого, помимо татарской, - по одной прабабушке - текла еще и цыганская - по другой, - кровь, в один скок оседлал он своего верного Пегаса, и пятками пришпорил его.
О-о!..
О можно ли передать неописуемое ощущение окрыленности тому, кто ни разу в жизни не изведал его?! Земля, как в прокрученной наоборот ленте парашютиста-кинооператора, ушла вдруг из-под ног. Василий Максимыч сразу заложил крутой вираж, и горизонт вместе с солнцем запрокинулись, встали на попа, но вот все выправилось, в ушах завыл ветер, волосы встали дыбом, но не от страха, о нет!..
- Вот и мы, и мы летим! - закричал ошалевший от восторга Тюхин.
- В Эмпи-иррре-и? - косясь и скалясь, проржал товарищ майор.
- Да-да, назад, в империю!.. Домой, домой!..
Они сделали еще один, прощальный, круг над руинами родной части и звонким петушиным криком встретил и проводил их вспорхнувший на обгорелую трубу казармы товарищ старший лейтенант Бдеев, красногребенный, плещущий пестрыми бретерскими крыльями.
О кто бы знал, кто бы знал, какие слезы туманят взор, когда возвращаешься с того света на Родину!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оборванного, обгорелого Тюхина сняли с купола Исаакиевского собора, по его словам, им же непоправимо поврежденного, нуждающегося в срочной перестройке с последующим радикальным реформированием. После недолгого допроса оповестили соответствующее медицинское учреждение, из которого, несмотря на катастрофический дефицит горючего, была сразу же выслана карета скорой помощи. По счастливому совпадению, забирал больного его же лечащий врач к. м. н. Л. Л. Шпирт.
- Ну вот, - бережно завязывая Тюхину рукава на спине, говорил он, вот мы и снова встретились, Виктор Григорьевич. Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь - все будет хорошо, все будет очень-очень хорошо! Положим вас под капельницу, поколем инсулинчику, сделаем пункцию, и все как рукой снимет!.. И где же это, голубчик, вас носило? Ведь прямо с ног все сбились: шутка ли - как в воздухе растворился!.. Ну!.. Ну, вот и все - бантиком, как вы просили... Будете еще от нас бегать?
Тюхин только блаженно улыбнулся в ответ.
А когда в Удельной его подводили к трехэтажному, безумно похожему на армейскую казарму, корпусу отделения, на мокрой мартовской липе, с такой лункой в снегу, у корней, словно она тайком прыгала по ночам, как Виолетточка, он увидел серого больничного кота с характерным именем Псих, драного, одноглазого, с отъеденным в одной из бесчисленных схваток ухом. Котяра сидел на высоченной ветке, и мерзким, но таким, елки зеленые, жизнелюбивым голосом орал свою мартовскую песню, что Тюхин, которого поддерживали под руки два белых ангела, не выдержав, всхлипнул, прерывисто вдохнул этот невозможно родной, так и манящий на новые подвиги, запах весеннего воскресенья и, еще светлее улыбнувшись, прошептал:
- И все равно, все равно, все равно - хорошо-то как, Господи!..
Ленинград - Санкт-Петербург
1987 -1994 гг.