Огонь сильнее мрака

Он нагнулся и, по-прежнему не касаясь ничего руками, с помощью ножа откинул подушку в сторону. Под ней лежал массивный диск из тусклого металла. Диск был размером с чайное блюдце, толщиной примерно в палец. Металл в жёлтом свете фонаря походил на бронзу, но мог оказаться и золотом. Через маленькое колечко на краю диска проходила цепочка, которую Джон сначала принял за веревку. Судя по всему, перед Репейником был какой-то амулет, нагрудный талисман. Вглядевшись, Джон рассмотрел, что поверхность диска занимает сложный знак, похожий на солнце, обрамлённое причудливо изгибающимися лучами. Поколебавшись, сыщик чиркнул спичкой, поднес огонь к амулету и увидел: то, что он принял за солнце, было круглой головой чудовища, спрута или кальмара, а лучи оказались щупальцами. На Джона яростно таращились глаза с рельефными вертикальными зрачками, разевалась в беззвучном рёве губастая пасть.

Репейник взмахнул рукой, гася спичку. Пошарив по карманам, он достал блокнот со свинцовым карандашиком и, водя рукой почти наугад, принялся зарисовывать амулет на клетчатой бумаге. При этом Джон не мог отделаться от далёкого воспоминания: он, семилетний, входит в комнату к отцу и видит на стене эстамп, чёрно-белое изображение тигриной морды. Тигр, кажется, глядит маленькому Джону прямо в глаза. Джон пятится из комнаты и с этого дня целую неделю к отцу не заходит, а, проходя мимо его двери, ускоряет шаги, чтобы тигр не успел заметить и броситься... То же самое чувство Репейник испытывал сейчас. Спрут будто бы смотрел на Джона, и Джон ему не нравился. Закончив набросок, сыщик ножом перевалил подушку обратно на талисман. Сразу стало легче.

Крадучись, Джон вышел из комнаты. На кухне в шкафу обнаружились вполне обычные продукты – обломок чёрствого пудинга, завернутое в газету месиво рыбы с картошкой, одинокий зубодробительный гренок. Вразнобой капала из кранов вода. Джон хотел было уходить, но остановился у двери в сортир. Крючок на двери выгнулся, напружинился, словно изнутри дверь что-то подпирало. Репейник нахмурился, протянул руку с ножом и, поддев остриём клинка, откинул крючок. Дверь распахнулась – в самом начале движения быстро, под напором, потом замедляясь, а в самом конце стукнула негромко о стену, подумала было вернуться, да так и осталась нараспашку. Джон сделал шаг назад, уперся спиной в простенок.

На полу туалета, обняв закостеневшим телом жестяной унитаз, скорчилась мёртвая девушка. Худая, маленькая, почти ребёнок. Краска на двери была изнутри вся ободрана, словно её долго царапали ногтями. Покойница скалилась в потолок, твёрдое плечо упиралось в пустоту, храня напряженность последнего усилия. Волосы грязной мочалкой прилипли к спине. Всё кругом – стены, пол, дверь, унитаз, даже аптечный шкафчик на стене – было перепачкано тёмным. Джон подошел, нагнулся, посветил спичкой. Так и есть, кровь. Больше всего натекло под боком девушки, но что там была за рана, Джон разглядеть не успел: спичка догорела. Воздух в уборной был густым от трупного запаха, подкатывала тошнота. Джон зашёлся кашлем, отпрянул и закрыл дверь, как раньше, на крючок. Больше здесь делать было нечего.

Репейник выглянул в дверной глазок на лестницу, убедился, что путь свободен, и вышел из квартиры. С облегчением вздохнув – даже спёртый, отдающий помоями лестничный воздух был слаще мертвечинной вони – он сбежал на первый этаж и вышел в ночь.

«Круто, – думал Джон. – Круто, ох, круто. Во что же это я влип…» На улице не было ни души. Фонари заливали брусчатку жёлтым светом. Кэб не уехал, стоял там, где его оставил сыщик, чуть наискосок от дома. «Толковый парень, – подумал Джон, – догадался подождать». Однако, подойдя, он обнаружил, что кучер просто-напросто спит, завернувшись в толстый, пропитанный каучуком плащ. Сперва кэбмен никак не хотел просыпаться, как Джон его ни тряс: ронял голову, блестел из-под век белками закаченных глаз, шумно выдыхал спиртовым духом. Волшебное действие оказали, как всегда, деньги. Едва Джон позвенел в пригоршне форинами, кучер встрепенулся и, дернув щекой, осведомился: «К-худа едем?» Репейник сказал адрес, залез в коляску. Кэбмен хлестнул вожжами кобылу; та, не просыпаясь, мелко потрусила вдаль.

Джон раздвинул занавески на окнах, чтобы, если кучер снова заснёт, не проехать нужного поворота, и попытался обдумать увиденное, но увиденное было таким загадочным и мерзким, что обдумыванию не поддавалось. Дешёвая съёмная квартира, огромный, возможно, драгоценный амулет под подушкой, замученная девушка в уборной – всё это никак не вязалось с образом жизни, подобающим доктору Ганнварского университета. Зато как нельзя больше подходило гнусному проходимцу, таскающему под плащом боевой магический жезл. Джон никак не мог отделаться от запаха – трупная вонь мерещилась в каждом дуновении воздуха – и ещё перед глазами стояло лицо покойницы. «Боги, – думал Джон. – Какое поганое оказалось дело. Но выхода-то нет, придется работать…»

Кэб тряхнуло. Джон вдруг почувствовал, что дико устал, вымотался за этот отвратительный вечер, словно таскал мешки на фабрике. Он зевнул так, что зазвенело в ушах. «Лягу сейчас, – с тоской подумал Репейник, – как я сейчас лягу, закроюсь с головой и спать буду. К богам всё. А завтра с утра – в Ганнвар». Зевая, Джон вынул из кармана блокнот, поднёс к окну и в набегающем свете фонарей рассмотрел собственный рисунок. Несмотря на то, что набрасывать его пришлось в темноте, вышло очень похоже: с расчерченной клетками страницы свирепо пучил глаза спрут, обрамленный завитушками щупалец. «Ганнварским профессорам должно понравиться, – заключил Джон. – Покажу историкам или искусствоведам. Может, и скажут что путное. А потом заявлюсь к декану и спрошу, давно ли работает у него в штате некий Х.Олмонд, доктор медицины. Вместе посмеёмся… М-да, а вот девчонке той больше смеяться не судьба. Какая все-таки сволочь этот Олмонд».

Он бросил взгляд в окно, понял, что едет не туда, и, высунувшись, стал орать кучеру, чтоб проснулся.

***

Ворота украшал герб – на красном щите четыре зеленых книги, между ними пламенный вихрь, и поверх всего слова: "Огонь сильнее мрака". Книги, помнил Джон, обозначали первую четверку факультетов, то есть Магические Науки, Философию, Искусства и Юриспруденцию. Вихрь, конечно, посвящался Прекрасной Хальдер, которая двести с чем-то лет назад милостиво повелела основать цитадель знаний рядом со своей резиденцией. Ну, а божественный девиз должен был напоминать любому и каждому о том, что огню просвещения суждено разогнать тьму невежества, и вообще – что спорить с богиней себе дороже. При жизни Хальдер проводила в Ганнварском дворце всю зиму и большую часть весны. Студенты до сих пор шептались о том, что из её покоев в подвалы университета вел тайный ход, и время от времени Прекрасная навещала ученых, чтобы заправлять кровавыми оргиями, а наутро после таких оргий с черного хода вывозили зашитые в мешковину тела. Джон со скепсисом относился к этим историям, поскольку все более-менее серьёзные историки сходились в одном: богиню люди интересовали исключительно в качестве энергетического ресурса.

Как бы то ни было, Владычица Островов действительно принимала участие в судьбе университета. Под её началом ученые строили двигатели, работавшие на магических реагентах, проводили опыты по трансляции чар на большие расстояния, изобретали сотни волшебных устройств, маленьких, полезных в быту. И телепорты, и «глазки», и «эхоловы», и многое-многое другое – все это родилось здесь, в красно-кирпичных стенах университета. Когда Хальдер погибла, все волшебные машины, работавшие на чарах, заснули вечным сном: некому стало снабжать магической силой разбросанные по Островам зарядные башни. Остались только артефакты, питавшиеся природным фоном – небольшие приборы вроде телепортов или боевых жезлов… Репейник осторожно похлопал по карману, вспомнив, что так и не выложил из куртки шарики телепортов, и с усилием толкнул чёрную решетку университетских ворот.

Как всегда летом, кампус был почти безлюдным. Лишь прохаживались вдали у заросшего ряской пруда двое старшекурсников в мантиях, да возился в кустах, подравнивая живую изгородь, садовник. Невысокие – красные, как и всё здесь – домики для студентов перемежались газонами, газоны пересекали оконтуренные битым кирпичом дорожки. Прямо у входа стоял указатель: ощетинившийся табличками столб неизбежного красного цвета. Репейник провел несколько мучительных минут, разбирая вылинявшие надписи: по-видимому, все, кому надо, и так знали, где что находится, а чужакам это было ни к чему. Наконец, он нашел табличку с надписью «Главный корпус», засёк направление и отправился на поиски. Очень мешало, что идти нужно было на северо-восток, по диагонали через весь кампус, а дорожки ползли исключительно под прямыми углами, не срезая, и хотелось, наплевав на всё, топать прямо по стриженой траве. Но Джон не решался осквернить изумрудный газон. Приходилось менять курс, лавировать, давать крюка, и вскоре Джон полностью потерял ориентиры, заплутав между одинаковыми домиками, выкрашенными в раздражающе одинаковый красный колер. Завидев черневшую между кустами мантию, Репейник со всех ног кинулся к её владельцу.