Огонь сильнее мрака

***

Ворота Гриднера были сделаны из листового железа и выкрашены в бледно-зеленый цвет. На воротах не виднелось ни заклепочных узоров, которыми так любят украшать свои поделки деревенские мастера, ни легкомысленных прорезных окошек в форме сердец, ромбиков или крестов. Только зеленая краска, чтобы не ржавело железо. Весьма практично.

– Хозяин! – крикнул Джон в десятый раз. – Эй, хозяин!

Из-за забора глухо и лениво гавкнула собака. Так продолжалось уже четверть часа: Джон звал хозяина, собака гавкала в ответ, и потревоженная тишина вновь утверждалась в своих правах. Солнце стояло высоко. Было жарко. Джон вытащил револьвер и постучал рукоятью по воротам, отчего получился громкий, звонкий и наглый звук. Но всё равно никто не отозвался. Только собака бухнула ещё пару раз, словно для порядка, и затихла.

– Холера, – пробурчал Джон. Он спрятал револьвер и смерил взглядом забор. Забор был высокий, на пол-ре выше Джона, но при желании можно было ухватиться за край, подтянуться и перепрыгнуть на ту сторону. Однако такое действие однозначно стало бы нарушением закона. А закон тут, в глуши, каждый понимал, хоть и по-своему, но очень просто, и всегда в свою пользу. Особенно это касалось таких людей, как Гриднер.

– Хозяин! – крикнул Джон уже без всякой надежды. В этот раз не отозвалась даже собака. Репейник вытер лоб. Он не особо надеялся, что Гриднер выйдет на зов и с разгона поведет доверительную беседу, но попробовать стоило. Впрочем, могло статься, что хозяин пошел на реку и сейчас, например, конопатит лодку. Или чинит сеть. Или просто ловит рыбу на удочку…

Джон вдруг почувствовал, что сзади кто-то есть. Не близко, но и не далеко, шагах в семи. Когда подошел – неизвестно. Репейник проклял жару, собственную беспечность, вчерашний самогон и как можно спокойней повернулся. Он верно оценил расстояние: в семи-восьми ре от него стоял, расставив ноги и скрестив руки на груди, невысокий полноватый мужчина лет сорока с виду. На нем были сапоги с узкими мысками, штаны из воловьей кожи и черная рубашка, пропотевшая подмышками. Грудь мужчины украшал шерифский значок: скрещенные дубинки под весами.На поясе болталась кобура с тяжелым револьвером. Словом, незнакомец выглядел так, как положено выглядеть настоящему шерифу, сторожевому псу закона.

Джон таких людей не любил.

Судя по взгляду мужчины, это было взаимно.

– Покой вам, господин шериф, – сказал Джон.

Шериф кивнул. Седые волосы его топорщились ёжиком, над ремнём нависало солидного размера брюшко.

– Островной Гильдии сыщик Джонован Репейник, – представился Джон.

– Знаю, – сказал шериф. Голос у него оказался взгляду под стать, колючий и полный отвращения ко всему миру. – Доложили.

Возникла пауза, которую ни один из собеседников не спешил прерывать. Джониспытывал знакомое многим чувство, похожее на зуд, когда затянувшееся молчание хочется нарушить фразой вроде «погода нынче хорошая», или «давеча видел на Главной площади лимузин с золотым котлом», или «наши-то вчера продули, паршивцы». Но он молчал, потому что не хотел выглядеть дураком. Что чувствовал в это время шериф, оставалось неизвестным, но он тоже не раскрывал рта.

Так прошла минута или около того.

«Ну и хрен с тобой», – решил Джон. Он нарочито медленно полез в карман, достал портсигар и извлек самокрутку. Шериф пристально следил за его руками, словно ждал, что портсигар может выстрелить. Чиркнув спичкой о ноготь пальца, Джон закурил, пыхнул дымом, и посмотрел шерифу в глаза.

Цыкнув зубом, толстяк сплюнул на землю. Некоторое время он изучал плевок, затем растер сапогом и произнес, не поднимая взгляда:

– Ты лучше уезжай. Сразу уезжай, пока живой. Никто с тобой разговаривать не будет, ничего не узнаешь. Полезешь к монстре – она тебя задерет, и поминай, как звали. Уезжай.

– Простите, – сказал Репейник, – как вас зовут?

– Бернард моя фамилия, – ответил толстяк. – Мэттел Бернард, понял? Теперь доволен? Всё, можешь валить.

– Спасибо за совет, господин Бернард, – вежливо сказал Джон, – но я, пожалуй, останусь. Осмотрюсь, порыбачу.

Бернард кивнул и опять сплюнул.

– Порыбачь, – сказал он. – Мешать не буду.

Он развернулся и пошел прочь.

– Богам на том свете привет передавай, – бросил он через плечо, – после рыбалки-то.

Репейник глубоко затянулся, так, что затрещал влажный табак в самокрутке. Вот как. Никто разговаривать, значит, не будет. Репейник затянулся еще раз (уже больше для куража, чем для удовольствия), выпустил дым и бросил сигарету.

Он догнал шерифа в три прыжка. У того, несмотря на брюхо и возраст, оказалась неплохая реакция: успел крутануться вокруг оси и выставить левую руку, одновременно правой нашаривая у пояса рукоять оружия. Джон в последний миг изменил траекторию, уклонился влево и выбросил ладонь в сторону, загребая широким движением шерифское горло. Ногой он сделал подсечку. Бернард тяжело грохнулся оземь, стукнувшись при падении затылком. Репейник навалился, уперся коленом в грудь противника. Шериф замахал было кулаками, но стих, потому что Джон сунул ему револьвер под нижнюю челюсть.

– Слушай сюда, мудила, – сказал Репейник. – Я уеду, когда надо будет, ясно? И тварюге вашей башку оторву. А если ты со мной еще раз так заговоришь, то я и твою голову прихвачу. И ни хрена мне за это не будет. Потому что я – гильдейский сыщик, а тут у вас – деревня сраная. Понял?

Шериф судорожно заперхал: ствол револьвера намял ему кадык.

– Говори, почему Гриднер русалку убить не дает, – велел Репейник. Бернард молчал, кривился и делал слабые попытки выбраться из-под Джона. Репейнику, в общем, не так важен был ответ: свободной от револьвера рукой он держал шерифа за волосы. Пальцы касались грязной кожи Бернарда, а под кожей, совсем рядом, были мысли.

Обычно в человеческой голове уживаются одновременно несколько мыслей. Они перетекают друг в друга, сливаются, исчезают и возникают снова, уже неуловимо изменившись. Это похоже на реку, в которой нет раздельных потоков, а есть только одно, общее течение. Но так бывает, когда человек спокоен. От страха или другого сильного переживания мысли делятся на несколько слоев. Верхний, самый активный – сплошь эмоции вперемешку с инстинктами. Остальные слои гораздо полезней, потому что эмоций лишены напрочь и оттого являют собой очень логичные, подчас блестящие построения. Иногда приходится слышать что-то вроде: «Когда гребаную дверь заклинило, я от страха чуть в штаны не наложил, думал, всё, конец пришел, и тут словно озарило: да ведь сверху воздуховод есть, по нему проползти – минутное дело…» Все эти счастливые озарения – результат чистой работы мозга, освобожденной от эмоций. Нижние мыслительные слои. Главное – успеть их услышать до того, как будет поздно.

У шерифа в голове было три слоя.

плохо больно опасно плохо больно опасно убьет убьет

сказать придется не скажу придется не скажу без штанов пустят обсмеют не скажу Сэмми убьет городской страшней а Сэмми убьет

только бы к родителям не пошел только бы не к родителям всё из-за них всё они виноваты

Джон потерял терпение и решил идти ва-банк.

– Где родители? – рявкнул он. Шериф выпучил глаза,но ничего не сказал. Джон крепче вдавил револьвер ему в шею и повторил: – Родители где? Какой дом, какая улица? Сам ведь узнаю…

– Восьмой номер, в начале Главной! – прохрипел Бернард, со страхом глядя на Джона. – Восьмой дом! Отпусти, ты!

откуда узнал откуда неважно вот пусть сами и расскажут паскуды Сэмми вас придавит тварь в реке давно пора пусть сами расколются я скажу ничего не знал ничего не говорил ОТКУДА УЗНАЛ

Репейник отпустил его волосы, убрал револьвер и встал. Шериф, кряхтя, поднялся и стал отряхиваться.

– Премного благодарен за сотрудничество, – сказал Джон. – С вами приятно иметь дело.

– Пошел ты, – буркнул шериф. Он похлопал по карману: там, где до драки был значок, теперь зияла прореха. Бернард подобрал с земли пыльную железку и, по-детски выпятив нижнюю губу, пристроил значок на место. Затем он потер грудь в том месте, куда упиралось Джоново колено, и пошел прочь. На ходу он прихрамывал.