Огонь сильнее мрака

На улице оказалось солнечно и ветрено. Как назло, набережная словно вымерла, только вдалеке, у перекрестка с улицей Кинси, попыхивал дымом мобиль. Джон закурил, поднял воротник и принялся ждать кэб. Ждать пришлось долго. Сначала по набережной не спеша проехала роскошная, в черном лаке карета с бархатными занавесками, потом, бок о бок, точно соревнуясь – два сверкающих медными котлами мобиля, затем проволоклись одна за другой три фермерские телеги, запряженные сонными битюгами. Ветер трепал битюгам гривы, играл с клочьями сена на мостовой. Джон докуривал вторую самокрутку, когда подлетел, наконец, кэб. Узнав адрес, кучер нагло запросил два форина: понял, видно, что пассажир опаздывает. Джон, скрипнув зубами, согласился. Десять минут тряской, дерганой езды в прокуренной коляске. Кучерское «тпрр», стук по крыше, расплата – прощайте, два форина. Парламентский проспект, девяносто четыре: трехэтажный серый дом с мраморными колоннами, узкими окнами и железной крышей. Над входом – гипсовый барельеф, недрёманное око в лавровом венце (по простому – «глазунья»). У входа – коляска, с виду не из дорогих, но с ухоженной рыжей лошадью. «Должно быть, клиент приехал к кому-то, – подумал Джон. – Ранняя пташка...» Он поднялся на ступени и с усилием распахнул тяжелую, басом скрипнувшую дверь.

Первый этаж Гильдии занимали учебные классы (налево), столовая (направо) и большой тренировочный зал (тоже направо). Из зала доносились выкрики и многоногий топот – с утра пораньше муштровали новичков.Джон кивнул дежурному вентору, стоявшему у входа и, стараясь как можно тише ступать по устланной потертым малиновым ковром лестнице, поднялся на второй этаж. Здесь были кабинеты сыщиков, располагавшиеся по сторонам широкого коридора, а в дальнем конце этого коридора чернела обитая кожей дверь общего зала. Джон торопливо прошел к чернокожаной двери, смахнул с плаща соринку и деликатно постучал. Ответа не последовало. Джон заглянул внутрь. Стулья были аккуратно придвинуты к длинному ореховому столу, кресло Донахью пустовало. «Воздух чистый, – заметил Джон, – значит, еще не совещались». После собраний в зале обычно дым стоял коромыслом, некурящих в Гильдии не водилось. Забрезжила слабая надежда, что всё отменили. Джон чуть расслабился. Сейчас можно пойти в кабинет, снять плащ, усесться за стол и как следует подумать. Подумать, во-первых, о поисках вымогателя, Хальдер его мать, а во-вторых, прикинуть, откуда можно срочно взять тысячу форинов...

– Покой, Джонован, – раздался над самым ухом ворчливый голос. – Рано ты сегодня.

Джон тихонько выдохнул через нос.

– И вам покой, мастер, – сказал он, оборачиваясь. – Опоздал, виноват.

Перед ним, уперев руки в пояс, стоял Донахью – толстый, приземистый, с крупным сломанным носом. Маленькие глазки, как всегда, смотрели печально и немного вяло. Обманчиво вяло.

– Да мелочи, ерунда, – сказал Донахью горько. – Полпервого всего.

Джон почесал затылок.

– Совещание было уже? – спросил он.

– Нет, – сказал Донахью. – Отменил. Пойдем ко мне.

Он развернулся на месте и, прихрамывая, зашагал к лестнице. Джон последовал за ним. «Странно, – думал он. – Неужели грядёт втык? Что-то непохоже на Индюка – втык из-за опоздания. Ладно, дело житейское... Вот тысяча форинов – это дело не житейское… А тут – ерунда». Приноравливая шаг к неспешной поступи Донахью, он взошел на третий этаж. Планировка здесь была такая же, как и на втором – коридор с дверями кабинетов – но сразу чувствовался начальственный дух. Вдоль стен стояли глубокие кресла для посетителей, по углам торчали кадушки с фикусами, под потолком висели убийственно тяжелые люстры, на дверях красовались золотые таблички. Впрочем, начальства здесь было всего трое человек – казначей, старший сыщик да мастер-вентор. Казначей – Пибоди Понс – походил на осенний борщевик: такой же высокий, высохший и с большой головой. Его бухгалтеры занимали половину здешних кабинетов. На ленч они ходили вместе, садились в столовой тесным кружком и, прихлебывая суп, рассказывали друг другу скучные бухгалтерские анекдоты. Мастер-вентором была госпожа Немит, крупная тетка, зимой и летом щеголявшая в толстой кожаной куртке и таких же штанах. Венторы её побаивались: лучшим средством убеждения мастер Немит считала крепкую оплеуху. В прошлом она трижды брала золото на всеостровных женских соревнованиях по кулачному бою, так что желающих спорить с ней находилось немного. Ну, а старшим сыщиком был Бен Донахью по прозвищу Индюк.

Донахью распахнул дверь кабинета и сделал короткий приглашающий жест, пропуская Джона вперёд. Репейник шагнул через порог. В кабинете старшего сыщика было на что посмотреть. Дальнюю стену украшал полный яматский доспех. Над красным лакированным шлемом крест-накрест располагались мечи – один длинный, другой короткий. Донахью обожал всё восточное. Он каждый день зажигал в кабинете благовонные палочки, и даже сейчас Джон улавливал в воздухе смолистый терпкий дух, хотя никаких палочек не видел. На трёх стенах кабинета красовались совершенно одинаковые свитки, изображавшие восход солнца. Самой же интересной вещью в комнате была ширма у окна. На полупрозрачной желтой бумаге виднелись контуры множества человечков. Человечки претерпевали различные муки – кого живьем сжигали на костре, кого резали на части, кого били плетьми. Там и сям между ними сновали деловитые палачи, покрытые шерстью и увенчанные рогами. Над всем этим располагались несколько размашистых закорючек, которые, по словам Донахью, складывались в слова «Милосердие Озаряющей Небеса».

Если таково было милосердие яматской покойной богини, то вообразить её гнев представлялось затруднительным. Джон помнил из курса истории, что нрав Оцуру был крут, а законы – нелепы и противоречивы; помнил и то, что, когда она погибла, тысячи её подданных от горя покончили с собой. Зачем Донахью понадобилась эта ширма, Джон не знал. Впрочем, несчастные человечки были изображены с таким тщанием, что каждый раз, их рассматривая, Джон подмечал новые подробности. Очень увлекательное занятие, особенно когда тебя, скажем, Индюк пилит за превышение служебных полномочий или перерасход казенных средств, а ты в это время вдруг замечаешь, что в левом верхнем углу ширмы какого-то бедолагу по-настоящему пилят пилой. Милосердие Озаряющей Небеса. Н-да… Тысяча форинов, вот проклятье.

Сейчас Джон не стал ничего разглядывать, потому что в кабинете оказался посетитель. Даже когда этот грузный мужчина сидел за столом, становилось ясно, как он огромен. Жирные плечи были толщиной с бедро Джона, шея оплывала складками над крахмальным воротничком, сорочка рискованно натягивалась на куполе живота. При виде Джона посетитель скривил лицо, оперся на подлокотники кресла и, сделав несколько раскачивающих рывков, встал во весь рост. Переваливаясь на носорожьих ногах, подошел к Джону и подал ему руку. Сыщик пожал протянутую ладонь, холодную и липкую, точно гроздь винограда.

Тяжело плохо больно ремень проклятый все худые кругом сыщики тоже мать пирожки пудинги расти сынок расти вырос твой сынок что за утро все гаже и гаже Найвел сопляк поймаю три шкуры сдеру с тебя с девки твоей девка дрянь виновата девки всегда виноваты все виноваты

– Знакомьтесь, – сказал Донахью. – Это вот Джонован Репейник, один из наших лучших следователей. Работает быстро, дело свое знает.

– Питтен Мэллори, – сказал посетитель, отдуваясь. – Из Министерства обороны. Безопасное Хранилище Раритетов – слыхали?

– Слышал, – кивнул Джон, потирая занывший висок. «Вот чья коляска у входа была, – подумал он.– Ну конечно: служебная, оттого и небогатая, но зато лошадь в полном порядке». Питтен Мэллори моргнул заплывшими глазами, дернул уголком маленького рта:

– Я там канцлер.

«Большая шишка, – отметил Джон. – Значит, Индюк вызвал меня не для втыка. Что ж, может, премия будет побольше обычной. Весьма кстати».

– Присаживайтесь, – предложил Донахью. Он подождал, пока Мэллори, пыхтя, займет прежнее место, сел сам и сложил перед собой руки домиком. За круглым столом оставалось одно свободное кресло. Джон скинул плащ, повесил его на спинку и тоже уселся.