Огонь сильнее мрака

– Парламентский проспект, девяносто четыре? – угрюмо переспросил кэбмен. – А потом куда? Ежели кататься вздумали всю ночь, то деньги вперёд.

– Поезжай, – буркнул Джон.

Ехать было недалеко, и вскоре лошадь, послушная окрику возницы, встала у знакомого Джону трёхэтажного дома с мраморными колоннами. "Недрёманное око" под крышей надменно и тупо глядело в одному ему известную даль. Стёкла матово чернели, и только два угловых окна на верхнем этаже светились бледным огнём. Бен Донахью, как всегда, засиделся на работе.

– Выходите? – спросил кэбмен.

– Выхожу, приятель, – хрипло сказал Джон и откашлялся. – Сколько там с меня...

Кэбмен взял плату, стегнул лошадь и уехал. Репейник поднялся по ступеням и постучал. Дверь приотворилась.

– Чего надо? – спросили изнутри. Джон разглядел юную, чуть опухшую физиономию с россыпью прыщей над переносицей. Дежурный вентор.

– Сходи к мастеру Донахью, – велел он. – Скажи: пришёл Джонован Репейник.

– Какой еще Репейник? – поморщился вентор. – Ты знаешь, который час?

– Понятия не имею, – признался Джон.

Вентор оглядел его с головы до пят. Судя по выражению лица, от мальчишки не укрылась ни перепачканная в песке физиономия Джона, ни изгвазданный в грязи плащ, ни содранные костяшки на кулаках.

– Шёл бы ты, дядя, – посоветовал вентор и взялся за ручку двери со своей стороны. Джон вздохнул и достал из кармана заготовленный форин. Платить за вход в Гильдию – это было что-то новое. Но всё когда-то происходит впервые. Вентор сощурился, протянул руку и взял монету так осторожно, словно она могла быть раскалённой.

– Ну ладно, – пробормотал он, – Пойду скажу.

Дверь закрылась. Джон примостился на ступеньке и закурил: в портсигаре оставалось всего две самокрутки. Он чувствовал себя на удивление неплохо. Не сравнить с обоими прошлыми случаями, когда удавалось выкарабкаться из Разрыва. То есть, да, у него болело всё, что могло болеть, в горле словно бы прошлись наждаком, голову не покидал сверлящий звон, а желудок то и дело выделывал кульбиты, но в целом было сносно. "Привыкаю, что ли? – вяло подумал он. – Так себе привычка... А ведь Джил, пожалуй, волнуется". Камень холодил задницу даже сквозь толстую ткань плаща. Джон до сих пор помнил каждую выбоину, каждую трещину на этих ступенях. Не сказать, чтобы скучал по ним – но помнил.

Дверь за его спиной отворили энергичным рывком. Джон обернулся. На пороге, жуя мундштук погасшей трубки, стоял Индюк Донахью. Он был ещё ниже и толще, чем помнил Джон. На лысине серебрился отсвет от уличного фонаря. Из-за спины Индюка несмело выглядывал подкупленный вентор.

– Покой вам, мастер, – сказал Джон и затушил самокрутку о ступень.

– Куда уж покойнее-то, – отозвался Донахью. – Заходи, раз пришёл.

Джон поднялся и шагнул в открытую дверь. Под потолком холла разгорался тусклый газовый свет, со стен глядели какие-то незнакомые портреты, которые повесили, верно, уже после ухода Репейника. Лестницу всё так же устилал ковёр, но не малиновый, который помнил Джон, а новый, тёмно-синий с модными огуречными узорами. Пахло застарелым табачным дымом и краской. На третьем этаже почему-то убрали кадушки с фикусами, а люстры заменили на новенькие рожки с калильными сетками. Сейчас светились только два рожка, над лестницей и над входом в кабинет Индюка. Донахью, прихрамывая, подошёл к двери, открыл, впустил первым Джона. В кабинете всё было по-старому: яматский доспех с мечами, пожелтевшие свитки на стенах (Джон тут же вспомнил другие свитки, которые видел в борделе), и конечно, расписанная миниатюрами ширма у окна. Донахью тяжко погрузился в кресло, кивнул Джону на стул напротив. Репейник сел.

– Я так понимаю, ты по делу, – произнес Донахью. На столе перед ним горела простая лампа с закопчённым стеклом. Рядом с лампой двумя неряшливыми стопками лежали бумаги.

– По делу, – кивнул Джон. – Нужно досье на тайное общество. Занимаются магией, хотят восстановить некую былую силу. Называют себя, – он помедлил, – "Тайная заря". Возможно, раньше носили другое имя.

Донахью разжёг трубку, выпустил колечко дыма.

– То есть ты вот так вот пропадаешь на полтора года, – не спеша произнёс он, – ни слуху от тебя, ни духу, ни весточки. Потом вдруг заявляешься ночью, и я тебе как ни в чем не бывало должен выдать секретное досье.

– У вас передо мной должок, Бен, – напомнил Джон. – Впрочем, если надо, могу заплатить. С тех пор как я ушёл из Гильдии, с деньгами полный порядок.

Донахью, грызя мундштук, откинулся в кресле. Побарабанил по столу толстыми, будто сардельки, пальцами.

– Как там Джил? – спросил он.

Джон вздохнул.

– Зубрит книжки. Хочет стать законником.

Донахью перестал барабанить, выпучил глаза:

– Джил?!

– Да, – сказал Джон, улыбаясь краем рта. – Она самая.

Донахью покрутил головой.

– Ну, молодец девка... Не женился на ней ещё?

Джон пожал плечами:

– Не до этого всё время. Крутимся, берём дела. Сами знаете, как оно затягивает. Минуты свободной нет.

Индюк покивал, глядя отсутствующим взглядом в чёрное окно.

– Ребята по тебе скучали, – сказал он. – Первое время заходили, спрашивали, что-как.

– Скучали, значит, – проговорил Джон, чувствуя, как против желания поднимается на лоб бровь. – Все, значит, скучали? Даже тот, кто сдал?

Донахью внимательно посмотрел на Джона. Взгляд был долгий и пристальный, словно глаза должны были сказать всё, что нельзя было сказать языком. Джон, в точности как полтора года назад, испытал мгновенное желание вскочить, перегнуться через стол и схватить бывшего шефа за руку, чтобы узнать его мысли. И, в точности как тогда, это желание пересилил.

– Нет, – сказал Донахью. – Не он.

Пламя затрепетало в лампе, вылизало стекло коптящим лохматым языком. С улицы донёсся цокот копыт, затих в отдалении. Индюк тяжело, враскачку поднялся из кресла.

– Пойдём в архив, – сказал он. – Поищем малость. Было что-то такое про тайные общества... На хрена тебе эти маголожцы сдались? Их же всех переловили да пересажали. Они шифроваться-то не умели толком, как дети малые.

– Надо, – сказал Джон, поднимаясь. Его вдруг повело: лампа поехала в сторону, свитки на стенах завертелись, как карусель, ширма с крошечными человечками оказалась в опасной близости. Донахью, несмотря на полноту, резво подскочил, удержал за плечо.

грязный весь еле стоит в чём душа держится сразу видно по следу идёт как всегда ищейка верхним чутьём талант себя забудет дело раскроет сам был такой мало осталось настоящих жизнь поганая всех друзей потерял этого потерял мальчишку зато жив пусть живёт простит когда-нибудь все простят сам себе не прощу а они простят зачем всё это для чего

Джон выпрямился. Донахью отступил и захромал к двери.

– Надо так надо, – бросил он через плечо. – Найдём.

***

Тюрьма Маршалтон стояла на Собачьем острове. Это был скалистый, утлый, смертельно негостеприимный кусок суши, на котором в незапамятные времена по указу Хальдер Прекрасной поставили маяк. Маяк снабжался энергией от кристаллов и состоял из высокой башни, здоровенной лампы и защищённого чарами стеклянного фонаря. Обслуживать его полагалось раз в год. После войны, когда о берег Собачьего острова разбился восемнадцатый по счёту корабль, новое правительство вспомнило о погасшем без магической энергии маяке и велело его восстановить. Разумеется, теперь ни о каком "свете божественном" речи не шло: на вершине башни нужно было еженощно разжигать огонь, а стёкла фонаря трескались после каждой серьёзной бури. И требовали ремонта. Восстановление древней техники возложили на арестантов, для которых на острове специально построили барак. Шло суровое время, требовавшее суровых мер, арестантов в Энландрии становилось всё больше, и самых опасных, склонных к побегу преступников всё чаще ссылали на Собачий остров, который был идеальной природной тюрьмой – кусок скалы, круто обрывавшийся в ревущее море.