Страница 11 из 16
У него только что появились большие деньги и большие возможности. Дома за границей. Женщины – любые.
Он размышлял, чем бы порадовать себя в такую приятную дату: еще все хочешь, уже все можешь. Зашел навестить мать – она в свои 76 жаловалась на боли в спине, и на его деньги бодро бегала теперь по элитным докторам и чудо-массажистам.
Зацепился взглядом за старую фотку.
В их семье, как и во многих в СССР, почти не говорили о предках. Так, туманные фразы: погиб, умер, пропал без вести. У матери вообще при любых расспросах о прошлом начиналась страшная мигрень. Как Игорь теперь понял – дипломатическая. Он знал только, что женщины в их роду всегда воспитывали детей в одиночку. Мужики не приживались.
А тут впервые за все годы Игорь спросил: «Кстати, мама, кто там, на фотке?»
– Твой прадед с твоей прабабкой, – усмехнувшись, ответила мать.
– Как?! Ты же говорила, что прадед был рабочий-путиловец и его убили немцы на Первой мировой?
– А что я тебе должна была сказать? Что твой прадед был эмигрантом? Знаменитым танцовщиком? Любовником Дягилева? При моей работе? Я сама ничего не хочу про это знать. Хватит с нашей семьи и прабабки – балерины императорского театра. Чуть всю семью из-за нее в тридцать седьмом не расстреляли.
– Так кто был мой прадед?
– Прабабка Нина утверждала, что великий танцовщик Мясин. Но слава богу, никаких подтверждений этому нет.
– В смысле?
– Ну что ты пристал? Я сама уже плохо помню. Мама мне когда-то шепотом рассказывала, что ее мать приезжала к Мясину на репетиции в Италию. На какой-то его личный остров. И там у них случилась внезапная любовь. Чуть ли не на этой скале.
Потом она уехала в Сорренто. Как-то с помощью Горького – он был другом семьи – сумела вернуться к своей матери в Россию. Только Нина была уже беременной.
– В каком году это было?
– Кажется, в 1923-м. В тридцать третьем арестовали Нинину мать. А в тридцать седьмом пришли за Ниной с дочкой. Но им повезло. Они в этот день были на даче у подруги. Вернулись, а соседи говорят: за вами «воронок» приезжал. Ну, они сразу на поезд. И поехали на Дальний Восток. Бардак тогда многих спас. Вернулись только в 50-е, когда Сталин помер.
– Подожди. Выходит, я потомок знаменитого Мясина?!
– Успокойся. Так говорила прабабка. А что там на самом деле… Документов никаких нет.
С этой фразы и началась новая жизнь Красовского.
Как отметить сорокапятилетие, он решил сразу, едва нашел название принадлежавшего Мясину острова. С тех пор каждый год на день рождения он снимал этот остров и устраивал там представление. В память о греческой истории Ли Галли праздник открывали сирены: лучшие молоденькие оперные певицы исполняли пылкие любовные арии. Только в самый первый раз Игорь просчитался. С «Русалкой» Дворжака. Решил выпендриться с редкой оперой, да и сюжет показался ему близок. Холодная русалка из других неведомых миров влюбилась в принца. Все поставила на карту. А холодность свою преодолеть не смогла. Принц ее быстро разлюбил и предал. И тогда она его убила. Поцелуем. С его же согласия.
Красовского самого тянуло к опасностям в любви. Но с солисткой вышла неприятная история. Еле выпутался. Да и музыка по большому счету ни к черту. Больше он с выбором арий не экспериментировал. Заказывал самые известные. А вот балетные номера воссоздавал только из придуманных Мясиным.
Созывал на остров гостей – всегда 20 человек. Больше не вмещал длинный стол у самого парапета над обрывом: все должны были сидеть лицом к морю, чтобы видеть закат. Когда камешек-блин солнца булькал в море, оставляя на воде только розовые импрессионистские всполохи, представление начиналось. Прямо здесь, на террасе над морем. Участников к гостям Игорь всегда выводил сам.
Он был в камзоле Принца из «Щелкунчика».
Человек-пельмень
– Это так поэтично, правда? – восторженно щебетала Анжела, только что рассказавшая мне про дни рождения Красовского на острове. – Игорь вообще та-акой романтик! Мы уже два раза на острове были. Маша, вот честно скажу – сирена из Тамарки никакая. Хоть она и поет в Мариинке. Пять кило лишнего веса! Так себя распустить! Зато танцоры! О! Такие мальчики! Ну и балерины ничего. Худые. В этот раз у Игоря юбилей. Он обещал сюрприз. А вы там будете?
– Я еще не знаю свое расписание, – сказала Машка.
В этот момент дверь отворилась, и на веранду выкатился мужичок, похожий на большой пельмень: маленький, кругленький, лысый, с умными блестящими глазками-бусинками.
Мужик увлеченно жевал пирожок, пока не уткнулся в нас взглядом. И аж подавился. Я порадовалась, что мы можем произвести на незнакомца такое сильное впечатление. Но Анжела вдруг сорвалась с места, бросилась к нему и попыталась разжать рот: так поступают с собаками, подобравшими на улице какую-нибудь дрянь.
– Опять! – возопила она. – Ты опять нарушил диету доктора Петкинса! Выплюни! Выплюни немедленно! Ты же мне поклялся!
Мужчина-пельмень быстро глотнул.
– Ты никогда не похудеешь! – возопила Анжела. – Посмотри на меня! Я не ела хлеба пять лет! Я не брала в рот сладкого с Нового года! Я питаюсь только кефиром и листьями салата! И все ради тебя! А ты?
Я посмотрела на изможденную Анжелу с синими кругами под глазами и на розовощекого кругляша. Сравнение было не в ее пользу.
– Анжел, ну ты чего? Подумаешь, один пирожок, – добродушно загудел мужик и почему-то мне подмигнул.
На Машку всегда западают брутальные красавцы, а на меня – веселые толстяки.
– Ребята, не ссорьтесь! Анжела, если ты не начнешь есть что-то кроме салата, ты сожрешь Власика! – не очень вежливо вступил в разговор Игорь, тоже вышедший на террасу с пирожком в руках. – Садитесь, поболтаем! Это Влас – мой… заместитель, – слегка запнувшись, представил он нам гостя.
Мне показалось, что смешное имя «Власик» толстячку подходит, а вот суровое «Влас» – никак.
Мы расселись на мягких диванах – как-то так получилось, что хозяйский стул был выше, и мы теперь смотрели на Игоря снизу вверх.
– Вот, Маша, поглядите, – продолжала негодовать Анжела. – С кем я живу! Никаких духовных интересов! На йогу ходить не захотел. К движению веганов не присоединился!
Еле уговорила сесть на диету Петкинса – вы о ней слышали?
– Это прошлогодний тренд! – не моргнув глазом, сказала Машка, которая с ее мгновенным обменом веществ сроду не сидела ни на какой диете.
– Но ведь помогает! Да вообще! В кино не ходит, книг не читает!
– Анжела, ну ладно! Я много читаю.
– Что?
– Например, этикетки на бутылках.
– Вот именно! Скоро с тобой вообще не о чем будет говорить!
– Как не о чем? А обо мне?! Дорогая, эта тема никогда не надоест!
– Вы что-нибудь знаете про Якова? – вдруг перебила Власика осмелевшая Эля.
– Странная история, – сказал он. И в этот момент его лицо перестало казаться таким добродушным. – Никто ничего не знает. Проверили партнеров в Неаполе – вроде все чисто. Здесь его никто не видел. Вы вещи его проверяли? На месте?
– Вроде на месте. И еще в сейфе…
– Что?
– Сорок тысяч евро наличкой. И какой-то старый рисунок на салфетке. В целлофановом пакете.
– Что там нарисовано? – вскинулся Игорь.
– Какая-то женщина.
Власик и Игорь переглянулись.
– Надо бы посмотреть, – задумчиво сказал Власик. И кивнул Эле: – А пойдемте, дорогая, поболтаем про наши бухгалтерские дела вдвоем, чтобы всех не утомлять.
– Эля, следите, чтобы он ничего не тянул в рот! – строго сказала Анжела.
И я как собаковод-любитель еле удержалась от совета: спаниелям, подбирающим на улице еду, обычно просто надевают намордник.
– Мы будем репетировать? – вдруг раздался снизу чей-то требовательно-недовольный женский голос.
Игорь поскучнел лицом.
– У нас сейчас прогон. Скоро же мой юбилей. Пятьдесят лет. Вот, готовлю сам себе праздничный концерт. Хотите посмотреть?
– Конечно! – сказала Машка. – Но полтинник вам не дашь. Петкинс, Аткинс, Дюкан?