Изнанка

– Ты разговаривала во сне, – сообщил он Капельке, задумчиво разглядывая чаинки в своей кружке.

Марина посмотрела на него с укором, мол, пускай ребёнок сначала чаю попьёт, в себя придёт, а разговоры подождут.

– Это был не сон, – заявила Капелька. – Не-а, вовсе не сон. Я на самом деле бродила в темноте. Ходила, ходила, на стены какие-то натыкалась. Страшно было.

Она потянулась к очередной конфете в коробке, поглядела на маму вопросительно – видимо та, как поборник здорового образа жизни, ограничивала дочку в большом количестве сладкого.

– Я спедалирую ещё конфетку?

– Ешь, ешь, – разрешила Марина.

Капелька взяла сладость, съела, глотнула чаю.

– Ма, а из самовара чай вкуснее, чем из чайника, правда?

Марина улыбнулась.

– Правда, золотко, правда.

– А я всегда это говорил, – поддержал Виталий. Он сидел, откинувшись на спинку стула, крутил в руке кусочек сахара.

Капелька покосилась на окно, вздохнула.

– Я даже не знаю, как там очутилась. Ну, в той темноте. Сидела себе на диване, смотрела телевизор – как раз начинался мультик про фиксиков – и вдруг телевизор взял, да перестал работать. Голова почему-то заболела. На улице что-то загрохотало. А потом я очутилась в темноте. Только что на диване сидела, а тут… – она глотнула ещё чаю. Помолчала. – И тихо там было. Совсем-совсем тихо, как в космосе. Помнишь, мам, ты говорила, что в космосе вообще никаких звуков нет? Так вот в этой темноте тоже не было звуков. Я испугалась, но потом подумала, что это сон. Мне часто сны снятся, правда, они цветные и красивые, а этот не был цветным и красивым. Но потом я поняла, что не сплю. Не знаю как, но поняла.

Борис вспомнил, как полчаса назад Капелька отреагировала на новость, что часть деревни очутилась в странном пустынном мире. Она долго глядела в окно, округлившимися от изумления глазами, после чего изрекла: «Ух-ты! Вот это да!» О чём она думала, вглядываясь в сумрак? Борису почему-то тогда показалось, что воображение ей рисует отнюдь не унылые картины, а нечто по-детски сказочное, навеянное книжками и фильмами. Надеялась ли она, что там, за тёмным горизонтом, высятся белокаменные замки и шумят вековечные леса, в которых живут эльфы и феи, резвятся единороги? Вполне возможно. Если так, то её ждёт разочарование и Борис сознавал это с горечью. Он был уверен, что за чёрным горизонтом просто не может быть ничего хорошего.

Капелька продолжила:

– Не знаю почему, но я больше не боялась. Ну, если честно, всё-таки боялась, но не так сильно, как сначала, – она взяла ещё конфету, откусила кусочек, внимательно изучила начинку и положила конфету на стол. – А потом я увидела девочку, она вышла из темноты. Как будто дверь какая-то открылась и она вышла. Только что её не было, и вдруг появилась. И эта девочка была… не знаю, странная очень. И глаза странные.

Борис слушал, затаив дыхание. В голове возник образ сестрёнки: тёмные прямые волосы, узкое личико с острым подбородком, щуплая фигурка, облачённая в светлое платье… «Но она же мертва! – взорвался в сознании голос здравого смысла. – Её больше нет!» Борис почувствовал себя так, словно внутри него борются – нет, отчаянно дерутся – безумец, готовый поверить во всё что угодно и скептик.

– Она сказала, что её зовут Зоя, – Капелька посмотрела на Бориса. – А ещё, дядя Боря, она сказала, что она ваша сестрёнка. Я спросила: «Где мы?» И Зоя рассказала, что ей пришлось перенести меня в эту темноту…

– Но зачем? – опешила Марина.

Капелька нахмурила лобик. В её круглых очках отражалось пламя свечи.

– Зоя сказала, что я могла умереть, если бы она не перенесла меня в эту темноту.

– О чём ты говоришь? – Марина схватила её за руку.

– Она сказала, что так было нужно. Что моё сердце могло остановиться, если бы она не спасла меня. Но теперь всё хорошо, мама. Я ведь жива. Всё теперь хорошо.

Растерянный взгляд Марины блуждал по лицу дочери, и Борис вполне мог представить, какой вихрь эмоций бушует сейчас в её голове. Ведь Капелька, похоже, была на волосок от смерти, её могла постичь участь тёти Иры и Гениной тёщи. А Зоя, получается, спасла девочку? У Бориса от всего этого голова шла кругом, и он сознавал: осмыслить такое просто невозможно. Это то же самое, что пытаться представить, где заканчиваются границы вселенной. Слишком чуждо для понимания, слишком запредельно.

– Она спасла тебя? – осипшим голосом произнесла Марина.

Капелька кивнула.

– Спасла. Мы сели с ней на землю и стали разговаривать. Зоя сказала, что она уже давно здесь. Не в темноте, а вообще. Однажды она попала в чёрную пустыню. До этого играла возле своего дома и вдруг – бац! – очутилась в пустыне. Она не знала куда идти, ей было ужасно страшно. Зоя кричала, звала на помощь, но кто её в пустыне-то услышит? А потом она пошла, куда глаза глядят. Долго шла, очень устала, ей пить и есть хотелось. Начало темнеть и она увидела людей. Много людей. Побежала к ним. Они ей обрадовались и забрали её с собой. Теперь Зоя живёт с ними, и она счастлива. Она так и сказала: «счастлива». А ещё просила передать дяде Боре и вообще всем, что людей в пустыне бояться не надо, они хорошие. А потом Зоя вывела меня из темноты и я очнулась.

Борис поднялся, поспешно покинул гостиную, вышел из дома, уселся на ступеньку крыльца, обхватив голову руками. Перед глазами возникла картинка: девочка в светлом платье бредёт по чёрному песку, в небе бледное светило медленно гаснет… Она сказала Капельке, что теперь она в безопасности и счастлива. Мощное слово «счастлива», категоричное. Но что-то не так. Борис чувствовал фальшь. Или просто включил упрямство назло самому себе? Решил за что-то наказать себя болезненным отрицанием? Рассказ Капельки должен был внушить оптимизм, но получилось наоборот. Погано. Очень погано.

Из дома вышел Виталий, примостился рядом. Борис подумал: «Только ничего сейчас не говори, приятель! Только не пытайся меня успокаивать, иначе я просто взорвусь!»

Виталий молчал. И весь этот странный мир безмолвствовал. Борис поднял глаза на пустыню. Как же он ненавидел этот чёрный песок! От жгучей ненависти даже в голове помутнело.

– Пойдём в дом, – тихо предложил Виталий.

Борис кивнул. Действительно лучше в дом зайти, иначе один вид этой пустыни с ума сведёт. Он поднялся, чувствуя дикую усталость. Минут через десять уснул в кресле.

Ему снилось, что он стоит на круглой сцене в луче света. Играет на гитаре что-то совершенно лютое. Гитара воет, стонет, ревёт, а он не может остановиться. А вокруг – темнота, и в этом мраке, как на фотоснимке, появляются силуэты людей. Их сотни и они словно бы подплывают к сцене и исчезают. А сама сцена становится меньше, луч света бледнеет, темнота надвигается, сжимает светлый островок, пожирает. И вот он уже на крохотном пятачке, продолжает насиловать струны безумной композицией, как безвольный робот. Ещё мгновение и мрак захлестнёт…

Не захлестнул, потому что он проснулся.

Марина и Капелька спали на диване. На столе догорала свеча. Борис встал с кресла, размял затёкшую шею и вышел из дома. На веранде, облокотившись на перила, курил трубку Виталий.

Светлело. Это зрелище меньше всего походило на привычный земной рассвет. Мрачное однообразие лишь меняло оттенки, не предлагая взору ничего нового. Борис смотрел на депрессивный пейзаж, и ему в голову пришло слово, которое в быту, пожалуй, ни разу не использовал: «удручающий». Подходящее слово, чтобы описать этот унылый мирок.

– Ты так и не спал? – спросил Борис.

Виталий выпустил струйку дыма.

– Подремал маленько. Приснилось, что я свой дом в красный цвет крашу. Стены, крышу, крыльцо – всё как будто кровью обмазывал. Бред какой-то. Кстати, я тут прикинул… В общем, местная ночь длится десять часов.

– И что это нам даёт?

– Думаю, ровным счётом ничего, – ответил Виталий. – Знаешь, мне кажется, нам всем лучше в мой дом перебраться. Он просторный, да и летняя кухня хорошая есть. Как тебе такая идея, а?

Борис согласился: