Восхождение тени

– Пойдёмте, – позвал Харсар. – Дочь Первого цветка…

«Сакри,

сестра,

жена,

внучка,

наследница…» – забубнили беззвучные голоса в его голове.

– … ожидает вас.

«В Месте сужения, в Зале перекрёстка. Под терновыми ветками, как в Первые дни, когда Народ был юн…»

Голова у Баррика гудела что твой пчелиный улей – он едва сдерживался, так хотелось поднести руки ко лбу и прихлопнуть роящиеся в ней мысли.

– А что же король… Где Иннир?

– Сын Первого камня в Палате прощания, – произнёс слуга.

«…Удалился к Сердцу Танца перемен», - подсказали мысли.

– Пойдёмте, – снова вслух, – она отведёт вас к нему.

Больше Баррик ничего сказать не мог и сделал единственное, что ему оставалось – последовал за Харсаром, в то время как в голове его кружились, как подхваченные смерчем песчинки, новые мысли: имена, мгновения, проблески чего-то, что он ощущал как воспоминания, но о вещах, которых он никогда, как ему помнилось, не видел, и даже не мог, в сущности, опознать. И вместе со всеми этими вспышками знания, сбивающими принца с толку, появилось и другое странное ощущение: всё в зале – скамьи, зеркала на стенах, спиральный мозаичный узор на полу – будто бы озаряло некое сияние, свет настоящести; никогда принц не испытывал ничего подобного. Даже самые знакомые вещи, окружавшие Баррика с детства, никогда так отчётливо не осознавал он частью своей жизни, как, например, брусья, что сейчас были у него над головой – тёмное, старое дерево, резцом мастера превращённое в сложное переплетение тонких ветвей и колких листьев падуба. Каждый предмет имел форму и структуру, и их нельзя было не заметить; у всего была своя история. И, как всё прочее в Кул-на-Кваре, зал и сам был историей, великой историей Народа.

А потом Баррик увидел её, ожидающую, в белых мерцающих одеждах. Юноша лишь взглянул на женщину – и на него будто обрушилась океанская волна, смяв все чувства, утопив разум в воспоминаниях, которых у него прежде не было: лес в уборе багряной листвы, гладкое плечо, белизной подобное слоновой кости; её прямую фигурку на спине серой лошади – плащ усыпан снежной крошкой.

Сакри.

Сестра Ветра.

Последняя в роду.

Возлюбленный враг.

Потерянная и возвращённая.

Королева Народа…

Воспоминания сыпались и сыпались, и уже почти ничего не осталось в Баррике от него самого, но тут нечто гораздо более сильное и намного более отчётливое ворвалось в него, как будто луч света ударил принцу в глаз в тот же самый миг, как серебряная стрела пронзила сердце. Принц пошатнулся. Ноги отказывались держать его, он упал на колени перед королевой и заплакал. Никогда не видел он никого и ничего прекраснее Сакри, такой могущественной и полной загадок, что даже смотреть на неё было Баррику больно: в один миг она казалась сотканной из летучих паутинок и ловчих паучьих тенёт, и сухих прутиков – словно куколка, сделанная для детей сто лет назад, такая старая и хрупкая, что грозит рассыпаться в пыль от лёгкого прикосновения, а в другой – статуей, вырезанной из твёрдого переливчатого камня. А её глаза, её глаза, такие чёрные и глубокие! Стоило Баррику взглянуть в них, как у него начинала кружиться голова, ему казалось, что он сейчас упадёт и будет падать и падать, и никогда не достигнет дна.

Королева взглянула на него в ответ: лицо неподвижно, как маска – но маска хоть и ужасно странная, а всё же куда более родная и знакомая, чем любое лицо в целом мире. Едва заметный изгиб в уголках губ создавал впечатление, что это лицо улыбается, но её глаза и его неизвестно откуда взявшиеся воспоминания говорили: оно неверно.

– Так вот что осталось от благородной крови дочери моей Санасу? – Сакри говорила вслух, будто не могла вынести прикосновения к его мыслям. В голосе её не слышалось теплоты. – Это ли посмешище, этот ли осколыш странной забытой истории – он ли то, что является ко мне на закате дней моих?

Баррик знал, что должен бы разозлиться, но сил у него не осталось. Даже оттого, что он просто стоит перед ней, у юноши перехватывало дыхание. От её ли присутствия или Огнецвета голова его переполнилась красками, звуками, жаром?

– Я таков, каким боги создали меня, – всё, что он смог придумать в ответ.

– Боги! – Сакри издала короткий звук, какой в равной степени мог быть и смехом, и всхлипом, но ничто в её лице не изменилось. – Что хотя бы однажды они сделали такого для нас, что впоследствии не обернулось бы бедою? Дар величайший Горбуна – и тот стал мучительной пыткой.

Даже тени, казалось, отпрянули, как если бы произнесённое было ужасным богохульством. Какая-то часть Баррика понимала, что эти слова её происходят из глубочайшего страдания, которого он не мог разделить и на малую толику.

– Мне очень жаль… что я, какой есть, неприятен вам, леди. Не по собственному выбору я пришёл сюда – и не я выбирал, какой крови течь в моих жилах. Что бы ни причинили вам мои предки, они не потрудились спросить моего согласия.

На этот раз королева долго смотрела на него, глазами столь тёмными и яростными, что принц едва выдержал этот взгляд.

– Довольно, – произнесла она наконец. – Хватит разговоров. Я должна оплакать мужа.

Женщина спустилась с возвышения так легко, будто её подхватил ветерок, всколыхнувшаяся мантия едва коснулась пола. Когда Баррик последовал за ней обратно через зал, в зеркалах с обеих сторон тысяча королев-фаэри и тысяча смертных принцев тоже потянулась к его порогу. Часть Барриков даже обернулись, чтобы посмотреть на него.

Некоторые отражения внешне и вовсе не походили на самого Баррика, но именно выражения лиц самых похожих тревожили принца всего больше.

Он и Сакри вышли из дверей Зала зеркал в огромное помещение, где столпились жители сумеречной страны – сотни разных мастей и самого причудливого, на взгляд принца, облика, и тем не менее странным образом он узнал их всех – красные колпаки, тоннельные стучаки, троу ростом с дерево – и даже знал, что место, в котором все они ждут, называется Палата зимнего пира.

Когда королева, а по пятам за ней и Баррик прошли мимо, вся толпа присоединилась к ним, держась позади: плачущие женщины и маленькие мужчины со звериными глазами, крылатые тени и другие, с лицами грубо сработанных каменных статуй, вливались в процессию, пока она не заполнила собой коридор и не растянулась так, что принц уже не видел, где она кончается, эта река сверхъестественной жизни. Он последовал за Сакри по лабиринту незнакомых коридоров, но названия и представления скользили по ним, как отражение по глади пруда: Отдохновение печального дудочника, Светлица стенаний, Место, где расстались Осторожность и Плывущая Птица…

Наконец они вышли под открытое небо, пересекли сад каменных глыб, перекрученных, словно они ворочались в дурном сне, – и здесь дождь обрызгал ему лицо и намочил волосы. Это ощущение было таким привычным и таким узнаваемым, что на миг все другие мысли развеялись и Баррик стал просто самим собой, каким всегда был – до Границы теней, до Спящих, до поцелуя Иннира.

«Каким я стану? – принц уже не испытывал такого страха, как раньше, но всё же было горько думать о том, что он утратил. – Прежним собой я никогда уже не буду.»

На дальней стороне сада – Жучиного недремлющего сада, как нашептали ему мысли, где Слуга Дождя держал в плену Короля птиц и рассказал ему, каков будет конец мира, – они вошли под своды просторного покоя, где единственным островком света было неширокое кольцо свечей на полу, и пустого – за исключением тех самых свечей и тела, лежащего на плоском камне в центре горящего огоньками круга. Глаза Баррика наполнились слезами. Ему не нужно было спрашивать, кто там лежит. Теперь хоровой шёпот в голове только мешал ясно осознать свои чувства. Тот, кто сейчас покоился на камне перед ним, за один-единственный день стал для него почти отцом – нет, больше: Иннир отнёсся к нему с такими терпением и добротой!

Королева стояла, глядя на тело своего мужа. Повязка пропала, глаза короля были закрыты, он словно спал. Баррик сделал несколько шагов вперёд и медленно опустился на колени, не в силах долее выносить тяжести этого момента.