Прости меня

- Нет.

- Почему? Не хотите?

- Не хочу.

- Скажите, пожалуйста, какие силы вас удерживают? Не понимаю... Неужели вы никем и ничем не обижены у себя на родине?.. Вспомните хорошенько...

- Я не знаю, что сказать. Мне просто не хочется, нет желания.

- Вы подумайте.

- К чему?

- Подумайте, шансы велики!

- Мистер Американец, у меня был один знакомый... очень способный физик... Он однажды взял и остался. Потом я получил от него письмо. Физик писал о том, как ему живется. Думаете, он плохо устроился? Машину, коттедж, фунты - все это он имел. Имел и с тоской собачьей писал о том, как с ним у нас всю жизнь гоношились и нянчились, как хлопотали над ним, начиная с детского сада, потом в школе, потом в институте, в армии... Никто больше не думает о нем, кроме жены. Вакуум, пустота. Нянчиться некому. Одна надежда на собственные мускулы. А мускулы не так уж крепки... Приедете когда-нибудь, покажу вам письмо. Я не придумал его. Оно лежит у меня в столе. Он пишет: если кто-то не понимает, что значило в нашей с ним жизни Государство, в котором живу я, пускай заимеет ребенка. Поймет... У него дочь родилась в Москве, а сын родился там.

- Ну что же, мистер Магнитолог, в этих словах... Как-то мы говорили с одним коллегой. Он сказал: в России полным ходом идет большая игра. Все играют в нее, все. Поэтому всеми владеет общая цель. А мы играем, он сказал, в одиночку. И страшно бывает иногда в пасмурный день. А вдруг проиграешь? Вот как... Я вас при желании мог бы понять. Но такие деньги?!

- Они ваши. Я хотел заплатить вам за мой отъезд.

- Спасибо, мистер Магнитолог.

- Они ваши при одном условии: вы дадите ход снимкам, лишь когда я уеду, улечу. В Антарктиде вы получите кинопленку про все это. Еще, наверное, миллионов...

- Я сегодня же отправлюсь туда, где стоит лайнер, и все подготовлю, мистер Магнитолог. Мне остается только сожалеть. Очень обидно потерять вас. Не сердитесь на меня, сэр.

Ну что мне ответить ему? Я кажусь Американцу ангелом с куцыми крылышками. Я не ангел. Будь у меня такие деньги дома, я, наверное, знал бы, как с ними расправиться. А так, честно говоря, не представляю, что я мог бы делать в десяти, в пятнадцати собственных комнатах, пяти автомобилях и прочее...

Я не могу без всего того, к чему я привык, без всех тех, к кому я привык.

Нет, все не просто.

Мы пили кофе.

- Признаюсь откровенно, - сказал он, - я думал, никогда не будет раскрыто преступление века. И вот... Я поражен.

- Вы сами убедились, как много было действующих лиц в преступлении. При таком количестве тайну сохранить почти невозможно. Рано или поздно...

- Есть преступления, которые не стали понятными до конца даже через добрую сотню лет! Вы слышали о том, что президента Линкольна убил актер Джон Бут?

- В школе.

- Позвольте, в театре.

- Я узнал об этом в школе.

- Ах да... Ну вот, застрелил и убежал. Сто лет назад. Очень давно. Сто лет назад, а нам и теперь не все понятно. Почему цензура, например, в течение первых пяти часов по неизвестным причинам заставляла выкидывать из газетных сообщений фамилию преступника? Это, конечно, было ему на руку... В Вашингтоне сразу прекратили работу все телеграфные линии. Для передачи специальных сообщений, связанных с розысками Бута, предназначалась только линия военного министерства. Но линия та вдруг испортилась.

- Опять заговор?

- Не знаю. Только и там несуразности. В учебниках истории сказано, что Бута, в конце концов, застрелили, но есть основания думать иначе. Он умер много лет спустя.

- Ну и что?

- Не могли бы вы открыть нам эту историческую тайну? Был заговор или нет?

Он засмеялся раскатисто, весьма довольный своей шуткой.

Я тоже смеялся.

- Тебе не смешно, я понимаю, - сказал я в окно. - суди меня как хочешь. Но послушай, ведь я в самом знаю, как быть... во всяком случае, пока со мной аппарат. Приеду, деле не Вы молчите, значит, я прав? Или нет? Я до сих пор не ошибался? Не знаю... Разве тебе не нужно все, что я здесь открыл? И открою? В мое оправдание... Можно ли было иначе? Ты не понимаешь меня?.. Другие когда-нибудь поймут и простят. Мы все из одной колыбели, как говорил один... Я виноват. Почему я так сделал? Пойми, фотографии для него настолько реальны. Он может подумать любое, гадать самое несуразное, только не это. Расскажу - не поверит. Он человек. Для него э т о за гранью разумного. Никаких объяснений от меня тут никто не получит. Никто, поверь мне. Я готов погибнуть. Готов, ради всего сделанного. Поверь... Так и передай всем... Я помог им распутать самую сложную тайну. А ведь она была до сих пор так сложна, так нелогична, так несуразна до абсурда, большая, никем не придуманная тайна века, более несуразная, чем самый закрученный детектив. Так пускай в ней появится новая нелогичность, новая сложность... Я сам хожу как во сне. Только в моей грустной повести куда больше логики, чем в этой американской трагедии.

Ты скажешь: я не все могу объяснить. Но разве это главное? Ведь не хочешь ты, чтобы я изложил тебе эдакий детектив и, как принято, объяснил все от буквы до буквы. Ругай меня как можешь за мою нелогичность, но я не географ, не политик-обозреватель, не турист, глотающий все, что плохо видит. Я не составитель справочников, я... Верь мне... До свиданья... Береги маму, что бы ни служилось.

Не могу не записать главное.

Пришла наконец минута свидания с дедом.

Я уговаривал себя, не надо волноваться, подумай хорошенько, найдешь ли ты в бесконечном, как вселенная, Времени пылинку, секунду жизни? Тебе не помогут книги деда: он о себе не рассказывал. Никто не знает, в каких домах он жил, а без этой неподвижной точки не стоит и пытаться найти что-нибудь в море событий.

Он был не только великим ученым, он был искателем, вечным странником. Города и столицы менялись в биографии деда часто. В иные годы он пропадал неожиданно, сразу, непонятно куда. Его искали, но бесполезно, так пишет о нем журнал Физического общества, который лежит у меня дома. И журналу этому больше шестидесяти лет. Они даже в то время не могли найти. А я?..

Семьи у деда не было. На бабушке он так и не женился. Виделись они мало, и вскоре он был убит. Бабушка из Москвы. Но какой дом, улица, переулок?..