Страница 64 из 90
Они стояли на холме, с которого открывался вид на раскинувшееся перед ними поселение. За покатыми крышами изб виднелся изгиб реки, сверкавшей в солнечных лучах.
— И что мы здесь забыли? — в голосе Ирины звучало плохо скрываемое раздражение. — Я все ноги сбила, таскаясь ночью по бурелому, по милости той размалеванной мартышки, чтобы любоваться пасторальными пейзажами? Мне нужна горячая ванна, и нормальная еда, не говоря уже о комфортном способе передвижения, в светлое время суток!
— А по мне, царевна, — Беззубцев словно выплюнул последнее слово, — тебе потребен кляп добрый, чтобы заткнуть тебя, да плеть, чтоб дурь выбить из головушки твоей распрекрасной.
— Прибереги свои садомазохистские фантазии для своей подружки, — яростно огрызнулась Ирина. — Я, между прочим, меня похищать не просила!
— А я тебе прежде говорил и паки повторю, что можешь хоть сей же час ступать на все четыре стороны, — ощетинился Беззубцев. — Осточертела ты мне, хуже горькой редьки!
— Уймитесь уже, — подал голос Муха. Он взболтал флягу, и разочарованно вздохнул. — Бранитесь, ровно суженые.
— Что?! — хором воскликнули Ирина с Беззубцевым, и тут же обменялись испепеляющими взглядами.
— Разведать бы надобно, что в посаде творится, прежде чем всем туда идти, — не обращая внимания на возмущенные реплики, продолжил Муха. — Большак недалече, коли царевну все еще ищут, могут и сюда заехать…
Беззубцев, еще не успевший остыть, снова взбеленился при упоминании царевны:
— Я эту стерву проклятую здесь караулить не намерен! Оставайся сам с нею, коли так о ее сохранности печешься!
— А оружие, коней, харч — ты покупать будешь? — невозмутимо поинтересовался Муха.
— Стерву?!
— А хоть бы и так! Вона, хахаряшки ейные продам — хоть какую пользу с неё поимеем!
— Это вообще-то мои драгоценности, алё!
Муха вздохнул. — И кому ж ты их тут продавать собрался? Пастухам, иль бабам местным? Может, жемчуг на яйца сменяешь?
Беззубцев катнул желваками.
— Значит, вместе пойдем! — распорядился он. — Нечего тень на плетень наводить! Места тут глухие, стрельцов царских отродясь не бывало. А ежели и нагрянет кто — разве признает в этаком пугале царевну?
Ярослав предусмотрительно потянул Ирину за рукав, увлекая за собой, прежде чем та успела разразиться очередной гневной тирадой.
— Ира! — прошипел он. — Уймись!
— Он назвал меня пугалом!
— Слушай, — Ярослав заглянул ей в глаза, — ты понимаешь, что ты не настоящая царевна? И здесь не дворец?
Ирина глянула на него с вызовом.
— Ты так обо мне, или о себе беспокоишься?
— В смысле? — Ярослав опешил.
— В прямом! — Ирина высвободила рукав. — Ты со своей зацикленностью на этой бабке и её кресте, по ходу, сам уже кукухой едешь! Смотришь этому Беззубцеву своему в рот и готов на цирлах перед ним скакать! Зачем я только, дура, согласилась его из тюрьмы вытаскивать! Сидела бы сейчас во дворце, по крайней мере, в нормальном обществе!
— Ира, — начал ошеломленный Ярослав, но девушка, не дослушав его, резко отвернулась и направилась к Евстафьеву, неловко топтавшемуся в стороне.
— Всё, хватит лясы точить! — Беззубцев повысил голос. — Идем в посад!
***
Деревенька казалась безлюдной — на всем пути к ней им не встретилось ни души, за исключением пастушка на пригорке, присматривавшего за двумя тощими коровенками, пощипывающих редкую зеленую поросль вместе с пожухшими пучками прошлогодней травы.
Паренек вытаращил на них светлые глаза, а когда Муха окликнул его, пытаясь завязать разговор, дал стрекача.
— Дикий какой-то, — пробормотал Ярослав.
— Одичаешь тут, — вздохнул Евстафьев, оглядывая окрестности. — Скотина, вон, совсем ледащая… Да и хозяевам, небось, тоже жрать нечего, особенно сейчас.
— Голодный год был, много народу померло, — согласился подошедший Афоня. Он сощурил единственный глаз, выглядывая что-то вдали. — Никак, пасека…
Действительно, поодаль от домов виднелось несколько десятков грубо сколоченных ульев, среди которых бродил одинокий старик, разбрасывая пучки соломы вокруг.
— Эй, дед! — обратился к нему Беззубцев. — Где тут у вас лошадей купить можно?
Старик поднял взгляд и бессмысленно уставился на него.
— Лошадей, говорю! — Беззубцев приставил ладонь ко рту рупором.
— Пчела, она уход ценит… — пробормотал дед, отворачиваясь и любовно поглаживая стенку улья. — Перезимовали, вот, и слава Богу…
— Э, да они все тут малахольные! — с досадой сплюнул Беззубцев.
— Не рано, дед, ульи на улицу вынес? — вмешался Евстафьев. — Ночи-то холодные еще!
Старик растерянно заморгал, потом стащил с головы драную шапку и прижал её к груди.
— Пчела — она ить уход любит, — пролепетал он, потупившись.
— Оставьте его, Василий Михайлович, — вздохнула Ирина. — Видите — он и так запуган…
— Неладное тут что-то творится, — проговорил Муха, когда они двинулись дальше.
— А ведь раньше народа здесь поболе жило, — заметил Афоня. — Доводилось мне бывать в здешних краях — борть тут знатная была…
— Михалыч, — негромко сказал Ярослав Евстафьеву. — Как думаешь, где мы примерно сейчас находимся?
— А чего тут думать, — отозвался тот. — Из Москвы мы по той же дороге ехали, которой нас туда везли, значит, по Серпуховскому тракту. По лесу шли тоже на юг — считай, километров сорок отмахали. Вот и выходит, что должны быть сейчас где-то в районе Щербинки, а может, и Подольска…
— Подол! — пробормотал Ярослав. — То есть, мы — в Подольске?
— Вполне может быть, — согласился Михалыч. — А что?
— Да так, — Ярослав усмехнулся и покачал головой. — Родной, можно сказать, город… Мать у меня там живет.
— Ну, значит, у тебя есть возможность увидеть родные пенаты в семнадцатом веке, — бросила Ирина.
Ярослав промолчал. У него было странное чувство, словно он действительно вернулся в родные места, вот только ощущения эти были не связаны с жизнью в двадцать первом веке.
Что-то накатывало на него, какие-то разрозненные обрывки воспоминаний крутились в голове, но стоило сосредоточить на них внимание, как они ускользали.
— Кузня! — подал голос шедший впереди Муха.
Приземистая бревенчатая постройка, казалось, вросла в землю давным-давно. Из трубы на крыше валил густой дым, дверь в кузню была распахнута настежь, оттуда доносились звуки ударов молота по железу.
Кузнец, обнаженный до пояса, стоял у наковальни, спиной к дверям. Под мокрой от пота спине с каждым взмахом руки перекатывались мускулы; длинные седые волосы, перехваченные кожаной лентой рассыпались по плечам.
— Отец! — окликнул его Беззубцев. — Бог в помощь!
Кузнец опустил молот и обернулся. Ярослав с удивлением понял, что он был стар, возможно — очень стар.
— Кто здесь? — голос, глухой и слегка надтреснутый, гулко отдавался под закопченным сводом кузни.
— Свои, отец, — ухмыльнулся Афоня. Он крутил головой, разглядывая развешенные на стенах подковы, топоры и лезвия кос.
— Путники мы, — Беззубцев вглядывался в покрытое морщинами лицо старика. — Вот, ищем, у кого бы коней купить можно.
— Точно не у меня, — кузнец повернул голову в сторону Беззубцева, и Ярослав увидел, что он слепой — глаза были затянуты мутными белесыми пленками. — Подковать — могу, а продать — не обессудь.
— А знаешь кого, кто продает? — спросил Муха.
Кузнец пожал плечами и снова взялся за молот. — Какие уж нынче кони, — промолвил он. — Последнюю, почитай, скотину, под нож извели — собак, и тех не осталось. Вон, в Добрятино, разве что…
Он осёкся.
— Добрятино? — переспросил Беззубцев. — Далеко это отсель?
— Версты три по Пахре будет, — неохотно отвечал кузнец. — Посад там.
— А посадник кто? — поинтересовался Муха.
Кузнец насупился. — Дьяк царский. Вы уж извиняйте, люди добрые, у меня железо стынет…
— Погоди, отец! — Беззубцев снял со стены кованый нож и крутил в руках. — Нам бы прикупить кой-чего у тебя…