Страница 24 из 90
Справа от них находился широкий стол, за которым восседал тучный мужчина с окладистой курчавой бородой и массивной золотой цепью на груди. Он отирал пот со лба платком. Напротив него на скамье разместился мышиного вида старик с раскрытой перед ним на низком аналое книгой, похожей на ту рукопись, которую подобрал Ярослав.
Старательно водя пером, он что-то выписывал на странице.
Рядом с вельможей, небрежно прислонившись к стене, замер уже знакомый Ярославу их спавший в карете спутник — тощий мужичонка с козлиной бородкой и одутловатым лицом. Он и сейчас, казалось, дремал, словно все, происходящее вокруг не имело к нему никакого отношения.
Между столом вельможи и писаря возвышалась деревянная конструкция в виде арки с причудливой системой рычагов и барабанов.
Через верхний брус арки были перекинуты канаты, на которых висел обнаженный до пояса человек.
Увидев его, Ярослав вздрогнул. Запястья истязуемого были связаны за спиной и вздернуты с помощью веревок так, что плечи оказались вывернуты под неестественным углом.
Тощая грудная клетка со свистом вздымалась и опадала; казалось, можно было прямо видеть сквозь кожу, как конвульсивно сокращаются межреберные мышцы.
На боках, груди и животе виднелись широкие, сочащиеся кровью багровые полосы.
Вглядевшись в покрытое кровоподтеками лицо, Ярослав узнал этого человека — это был тот самый одноглазый разбойник, напавший на него в лесу.
За дыбой маячили фигуры двух рослых палачей в кожаных фартуках, деловито переговаривающихся вполголоса.
Рябой конвоир почтительно поклонился вельможе.
— Вот они, батюшка Симеон Никитич!
Сидевший за столом толстяк оживился.
— А ну, подойдите ближе! — велел он.
Приблизившись к столу, Коган, подражая рябому, отвесил глубокий поклон. Ярослав и Евстафьев последовали его примеру.
— Так значит, вас, вкупе с царицею, у людей лихих Ляпунов отбил?
Вельможа окинул их быстрым цепким взглядом.
— Кто таковы? Как в полону оказались у разбойников?
Коган кашлянул.
— Многая лета тебе, боярин, — начал он. — Я — лекарь Давид Коган, это — ученик мой Ярослав, путь держали из Тулы в стольный град Москву, вместе с о слугой моим Василием.
Боярин криво ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла.
— Из Тулы, сказываешь? Нешто там дохтурам живется плохо?
По его сощурившимся глазам и играющей на губах усмешке, Ярослав понял, что он не верит ни единому слову Когана, более того — прекрасно знает, что тот врет.
Однако, Коган, казалось, принял интерес Симеона Никитича за чистую монету.
— Бежали мы от войска Самозванца, его же Гришкой Отрепьевым кличут, — бойко продолжал он. — Надежду великую имели, что государь наш истинный Борис Федорович примет под крыло свое и защитит от супостатов верных подданных.
— Так-так, — протянул боярин, поглаживая бороду. Высокий ворот его рубашки блестел от пота. Вглядываясь в его лицо, Ярослав ловил себя на мысли, что он кого-то ему напоминает. Что-то почти неуловимое, но до боли знакомое… Ну конечно!
Сарыч! Он едва не выпалил это вслух. Точно, если убрать бороду и излишнюю полноту, то допрашивающий их боярин будет вылитым заведующим подстанцией!
— Стало быть, вы — верные подданные государя нашего? — уточнил тот и подался вперед. — Как с царевной вместе оказались?
— Ехали мы с купеческим обозом, — начал Коган, — и на тракте напали на нас люди лихие, повязали и полон взяли. Там и царевну встретили, многая лета живота ей…
— Врешь, щучий потрох, жидовье отродье! — вдруг рявкнул Симеон, с размаху треснув кулаком по столу. — Не было вас ни на каком тракте, ни с обозом единым! Сей душегубец, — он кивнул в сторону вытянутого на дыбе тела, — Афонька Петров, свидетельствовал, что царевну они захватили с вами вкупе! Ты же, нехристь лукавая, в колдовской обряд ее вовлечь пытался!
— Подвтерждаеши ли сие? — повернулся боярин к дыбе.
— Истинный крест! — прохрипел разбойник. — Ахти, боярин, Симеон Никитович, смилуйся вмале! Дозволь ослобонить веревки — боюсь, Богу душу отдам!
— Отдашь, вестимо, — согласился тот. — Претерпевый же до конца спасен будет, глаголет Писание.
— Так что, жидовин, скажешь на сие? — обратился он к Когану. — Будешь ли далее отпираться, аще правду поведаеши?
За его спиной раздалось деликатное покашливание.
— Мыслю, боярин, что знаком мне лекарь сей, — промолвил человек, стоящий у стены.
Он задумчиво разглядывал Когана, теребя рыжеватый ус.
— Вспомнил я, где его видывал раньше, — сообщил он. — При дворе шведском в Стекольне, у короля Карла дохтуром он состоял, прозывался Яганом Костериусом.
— Вона как! — усмехнулся боярин. — Стало быть, в Стекольне? Далече от Тулы!
— И мужика этого рожа мне знакома, — продолжал рыжеусый, кивая на Евстафьева. — На конюшнях царских прислуживал, в аккурат перед отъездом царевны на богомолье его там видел.
Ярослав мысленно присвистнул. Получается, не только Ирина, но и все они заняли места каких-то реальных современников. Судя по озадаченному выражению лиц Когана и Михалыча, это известие их также ошарашило.
— Молодец, Муха! — похвалил боярин. — Добрый глаз у тебя! А про этого ученика что скажешь?
Ярослав встретился взглядом с рыжеусым. Очевидно, они недооценили его присутствие тогда, в карете. Что он мог слышать из их разговора? Да практически всё…
— Нет, Симеон Никитич, — качнул головой Муха. — Этого не признаю. Но имею соображения.
— Выкладывай, — усмехнулся боярин. Он явно наслаждался процессом, словно сытый кот игрой с мышью, чья судьба заранее известна.
— Гостей, известно, по одежке принимают, — сообщил Муха, прищурившись. — А сей ученик, по словам разбойника этого, носил зипун зело странный, с гербами незнакомыми. Вот, изволь подивиться.
Ярослав только сейчас увидел, что за столом боярина на полу лежала груда тряпья, а среди него — желтый медицинский ящик, красно-синяя реанимационная сумка и дефибриллятор.
Муха склонился над ней и подал Симеону Никитичу синий скоропомощной жилет.
Тот осторожно принял его, разложил на столе, оглядел и хмыкнул.
— Затейливая одёжка!
С интересом подергал за липучки, ощупал ткань, недоуменно поковырял ногтем молнии на карманах. Нахмурившись, ткнул пальцем в эмблему с изображением красного креста с белыми крыльями и уставился на Ярослава.
— Что сие значит?
Ярослав чуть было не ляпнул в ответ: «Красный крест!».
— Это эмблема нашей гильдии, — сказал он вслух. — Символизирует христианское служение и, это… ангельское покровительство!
— Христианское, говоришь? — боярин сощурился, точь-в-точь, как это делал Сарыч. — А крест-то, как я погляжу, поганый, латинский! И крылья сии больше на ляшьи смахивают, чем на ангельские!
— Точно! — подтвердил Муха. — Любят они, окаянные, такие на спины себе клепать.
— Стало быть, — подвел итог Симеон Никитич, — не от Самозванца вы, щучьи дети, бежали, а по его прямому указу смуту сеяли! Признавайся, что он вам поручил? Царевну выкрасть? А потом колдовством да чародейством заворожить на радость Гришке Отрепьеву, и тако через неё и на государя нашего порчу навести?
Произнося эту гневную тираду, он привстал с кресла, потрясая кулаком.
Окружавшие их стражники истово крестились.
Дело принимало совсем скверный оборот. Обстоятельства складывались против них — легенда, выдуманная Коганом трещала по швам. Нужно было что-то срочно придумать… Или…?!
— Мы не ляхи! — выкрикнул он. — Позволь, боярин, я тебе все объясню! Мы… из другого времени!
На несколько мгновений в зале воцарилась тишина. Коган прикрыл глаза.
— О чем это ты? — нахмурился Симеон Никитич.
— Понимаете, — Ярослав чувствовал, что его несет, но остановиться уже не мог, — мы не из вашего века, мы будем жить только спустя несколько столетий! Так получилось, что мы оказались у вас, случайно. Что-то вроде магии, понимаете? Мы не хотели, но нас закинуло сюда, и мы сами не знаем почему.