Страница 7 из 15
«Где алкоголь больших количеств…»
Где алкоголь больших количествотечество нам заменял,пред жизнью, прожитой навычет,стоит мой друг. Он завязал.Он вшил победную торпеду,об этом написал стихи,и в них всё это, это, это,и мы ревем, как дураки.Возможно, невысоким стилемдано лишь время описать,над историческим утилемсебя бессмыслицей занять.Вергилий вписывал в эклогистроения простых дворов,а вышли у него в итогестроения иных миров.Но эти тусклые пейзажидороже всех богов подряд,вот так бы написать без фальши,чтобы растаял адресат.«В переводе, кажется, Гелескула…»
В переводе, кажется, Гелескулато стихотворение Галчинского,где он бродит посреди баракови встречает Богоматерь пленных,говорит с ней о стихах блаженныхв лагере далеком Альтенграбов.Говорят, он человек был скучный,не чурался с подлецами дружбой,послужил официальной власти,промелькнула жизнь, как в самотёке,выжили пронзительные строки,почитай их, если хочешь счастья.Видно так устроено все в мире,жизнь, и смерть, и дважды два четыре,был поэт в обычной жизни прост,хорошо он знал систему ада,по нему прошелся, как по саду,контрабандой музыку пронес.«За этими стихами мрачными…»
За этими стихами мрачнымистоит отдельный человек,измученный судьбы подачками,а не какой-то имярек.За этими сухими строчкамивиднеется – прильни к глазку —проспект с домами шлакоблочными.Все улеглось в одну строку.По-молодости все мы – бражники, —хлебни безумия вина,а зрелость ищет рубль в бумажникеи по двору бредет одна.Там в детских деревянных лодочкахплыть бы по листьям взапуски,а человек сидит на корточках,ища упавшие очки.И вспышкой памяти мгновенноюколодец неба освещен,куда со всей этой вселенноювсе глубже улетает он.Конец войны
В комнате той, где обоев шуршащий пергамент,после зимы затяжной он пластинку поставит,и наведутся на резкость знакомые вещи,будто бы зрение стало мгновенней и резче.В эркерных окнах ленивое небо до края,длинной цепочкой летят самолетные стаи,в море ныряют солдатики где-то на Кипре,на Элизейских полях души тех, кто погибли.Сызнова миру весна раздает свои роли,пчёлы вернулись на бледные желтофиоли.Снова он слышит шаги и гудение мошек,шаркает скнова игла среди чёрных дорожек.Там тишина абсолютна, где после налетаснова не лезет сирень ни в какие ворота,снова петляет река на безбрежье, бесснежье,и в облаках самолеты летят безмятежно.И в безмятежности падает свет на ограду,птицы свистят – ну так что еще, Господи, надо?Так замечательно тянутся эти квартеты,чьи-то шаги за окном, светлячок сигареты.Будто бы облагороженный новым убранством,мир снова будет таким безнадежно прекрасным,в церковь войдет пианист, крышку снимет он с клавиш:просто война раз – и вышла вдруг вся, понимаешь.«Робинзон найдет другого Пятницу…»
Робинзон найдет другого Пятницуиз большого племени Зулу.Я уеду, а друзья останутсяв некрасивом доме на углу.Слезы вкупе с леденцовой мятоюи Кровавой Мэри на борту,помашу им крыльями помятыми, —всех благодарю за доброту.Долетит до Северной Америкис голубой полоской самолетв час, когда друзья придут к Москве-реке,где как раз вода ломает лед.Купола горят, покрыты золотом,Бог часы сверяет с талым льдом.До чего же сладостны уколы тампамяти в предсердии пустом.«Кузнечик пишущей машинки…»
Кузнечик пишущей машинки,давай, товарищ, стрекочи,о нашей жизни без запинкирассказывай в густой ночи.Когда из сильного металластальные молоточки бьют,то заполняются провалына множество пустых минут.Перескажи по ходу дела,какая музыка была,подбрасывала и летела,какая там метла мела.Троллейбус банкою консервнойбольшим проспектом дребезжал,и в общепите завтрак скверныйсоциализм изображал.Пой по добру и по здоровуприлет грачей сырой весной.И первого раскаты громаперед вертушкой в проходной.В обратном крутятся порядкеночные станции в уме.Вольноотпущенной по справкеслоняться вечно по земле.