Сделка

Тем временем толстяк смахнул с кухонного стола прямо на пол банку с двумя тюлечками, сковородку вместе с крышкой и подставкой, и даже фарфоровый чайник, вытер рукавом дублёнки стол и снова нагнулся к «дипломату». В одну минуту на столе появились необычайные яства, которых и директора универсамов давно уже не видали. Одних колбас сортов десять, и все натуральные, коих и названия-то теперь одни только старожилы помнят. Перепелов, запечённых в тесте, достал парочку прямо вместе с фарфоровыми вазочками для мелкой птицы. Затюкин и названий этих предметов сервиза не знал никогда.

Также неожиданно и быстро появлялись на столе рыба всяческих видов, икра, затем грибочки тушёные и солёные в фарфоровых же пузатеньких соусницах с крышечками. Очень поразил воображение Затюкина хлеб, видимо ещё тёплый, запах которого пересилил все остальные запахи, будто его только что из печи достали. Много ещё чего извлёк из своего «дипломата» толстяк, пока, наконец, не выпрямился и не глянул на стол. Немного подумав, он видимо, сообразил, что чего-то не хватает и, ещё раз нырнув под стол за бутылкой шампанского, аккуратно поставил её около себя и удовлетворённо оглядел всё вокруг.

– Ты на меня осердился, Затюкин, оченно за котлеты. Да я не обидчивый. Налетай, мильонщик! Ха-ха-ха, – снова неприлично громко, но, всё-таки, как-то добродушно засмеялся толстяк.

Он открыл прекрасную фарфоровую с золотисто-голубыми цветами супницу, из которой сразу повалил пар. Несомненно, это была картошка пюре и, причём, горячая, что очень удивило Затюкина. Он всё ещё находился в каком-то тумане. Тем временем гость откупорил шампанское, налил в невесть откуда появившиеся хрустальные бокалы ароматный шипучий напиток. Сам чокнулся с бокалом, который он поставил возле Затюкина и, коротко хохотнув, выпил пузырящийся искрящийся напиток залпом. Затем бросил бокал на пол.

Зачарованный взгляд Затюкина следил, как открывались всяческие фарфоровые посудины и из них появлялись то белые грибочки, то помидорчики, то огурчики. Колбасы и ветчины слетали лепестками с фарфоровых же тарелочек, на одной из которых он увидел Георгия Победоносца, скрещенные шпаги и написанную золотыми вензелями свою фамилию.

Вдруг толстяк замер, к чему-то прислушиваясь, потом, игриво хохотнув, принялся за арбуз. Несколько неуловимых движений ножа – и арбуз распался на толстые дольки. Толстяк, довольный своею работою, взял двумя руками кусок арбуза и, улыбнувшись так, что его толстые губы повторили форму этого же куска арбуза, принялся с шумом уписывать его, выплёвывая в разные стороны арбузные косточки. Кинув полуобглоданную корку в мусорное ведро, однако же, вовсе не оглядываясь, он опять нагнулся под стол. Корка, описав вовсе не физическую траекторию, точно влетела в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, но, интересно, и, что особенно поразило Затюкина, дверца мойки была закрыта, однако она распахнулась перед коркой, а когда та удачно улеглась в ведро, аккуратно закрылась.

Пока Затюкин следил за этой арбузной коркой, толстяк уже достал ещё какую-то супницу и поставил её на стол. Весело подмигнув хозяину, гость невесть откуда взявшейся серебряной ложкой стал извлекать из этой супницы мороженое со свежей клубникой.

Вдруг он опять замер, опять к чему-то прислушиваясь. Затем засмеялся, будто задумавший какую-то шалость мальчишка. Высунув язык, облизал одним движением ложку, кинул её в раковину, взял «дипломат» и встал, как-то внутренне собравшись.

– «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Ха-ха… – снова засмеялся толстяк.

Нет, я всё-таки, должна заметить, хотя это и некорректно с моей стороны, что толстяк этот льстил себе, потому как вовсе не был сатаною, был он всего лишь навсего обыкновеннейшим чёртом.

Несмотря на свою неприязнь, хозяин всё же пошёл проводить гостя, он даже бросился было к балкону, но был остановлен громоподобным хохотом. Справившись с приступами своего заразительного смеха, гость произнёс:

– Спасибо, золотой мой, я и по лестнице неплохо спущусь.

Затюкин, пристыженный и совсем потерянный, пошёл отворять дверь. Толстяк же, на мгновение сосредоточившись, вдруг опять коротко хохотнул, почесал одной ногой другую, вытащил из кармана дублёнки пачку сторублёвок и сунул её в руку Затюкину, затем засвистел весёленький незатейливый мотивчик и уверенно зашагал через распахнутую перед ним дверь.

– Прощай, береги себя, не скучай! Хвост пистолетом! Ха-ха!

Затюкин закрыл дверь. Звонко лязгнул язычок замка, заставив его вздрогнуть. Обрывки фраз, мыслей, образов парили лёгкими облачками в прихожей. Вдруг из-за двери раздался какой-то шум. Затюкин выскочил на лестницу. Многие соседи тоже приоткрыли двери, сначала несмело, а потом, по мере убеждения в своей безопасности и разгорания любопытства всё более и более. Наконец, многие даже вышли из квартир.

Что же они увидели?

Четыре человека в милицейской форме, два впереди и два позади, вели какого-то толстяка, уже в наручниках.

В руках у толстяка был «дипломат». Но, что поразило всех, так это то, что он бесшабашно насвистывал какой-то весёленький мотивчик. Но мало того, он вдруг, поднял руки, стал приветствовать жильцов дома, растянув рот в арбузной своей улыбке, будто бы он – президент какой-нибудь всемирной федерации, ну, например, борцов за право ловли рыбы в Рейне, или борцов за права американских евреев в австралийской пустыне, или ещё каких-либо борцов за что-нибудь. Это ещё не всё, он своим мягким задушевным баритоном стал наполнять подъездное гулкое пространство:

– Товарищи и граждане! Не забывайте, уходя, гасить свет! Не допускайте бесполезного вытекания воды из кранов! Регулярно проводите технические осмотры газовых плит. Берегите детей от влияния улицы! И улицу от влияния ваших детей!

Потом пошло уже и вовсе нечто несусветное, ну к примеру: «Мужья, уезжая в командировку, помните, женщины не любят одиночества!

Жёны! Отправляя мужей в командировку, помните, дискомфорт плохо переносится мужчинами». Ещё какую-то чепуху, даже не совсем пристойную. Выходя же из подъезда, ни с того ни с сего завёл, гримасничая, каким-то козлиным тенором:

«Наши Машки, наши Машки,

Полетели вверх тормашки,

Эх, эх, эх!»

Жильцы, растерянно пожимая плечами, стали расходиться по квартирам, чтобы получше увидеть из окна окончание этой истории. Хотя итак было ясно, что внизу стоит машина, и что дальнейшее зрелище всего-то и будет состоять в том, что этого толстяка впихнут в машину и увезут куда следует. Но не все, не все разошлись. Варвара Никандровна с неизвестно откуда взявшейся прытью выскочила из подъезда вслед за милиционерами.

Вдруг Затюкина пронзило. Он нащупал в кармане хрустящую шелковистую бумажку, а в руке своей увидел пачку сторублёвок.

«Да что же это такое, – пронеслось у него в голове. – Неужто и вправду чёрт это был? Может, ворюга какой-нибудь мне краденое сбагрил? Чертовщина какая-то. Так и в Новинки недолго попасть. Душа моя…»

Что-то холодное, пустое в груди своей почувствовал Затюкин. Страшно. А страха нет.

«Что же это такое?»

Выскочив из подъезда, он чуть не сбил с ног дотошную Варвару Никандровну, приготовившуюся уже осенить всех крестным знамением.

– Душа! Душечка-а-а! – заорал, что было сил, Затюкин вслед удаляющейся к машине процессии.

Люди в форме оглянулись на этот крик. В это мгновение Варвара Никандровна осенила-таки всех крестным знамением и пропела осанну на всякий случай. И в это же мгновение толстяк исчез вместе с наручниками. Раздосадованные ребята в милицейской форме бросились было за угол, да сами удивились своей глупости – следов-то нет! Возбуждённо обсуждая происшедшее, они ещё раз собрались в том месте, где произошло исчезновение толстяка. Варвара Никандровна испуганно сбежала к себе в квартиру, не переставая ни на мгновение креститься. Запершись на все свои засовы и цепочки, она потом ещё две недели не выходила из дома.

Но вернёмся к месту происшествия. Четверо молодых парней ничего не понимая смотрели на оборвавшиеся следы, как вдруг произошло ещё нечто. А именно, в то самое место, где стоял за мгновение до своего исчезновения толстяк, и куда все вместе смотрели вызванные оперативники, упали закрытые наручники. Да, странно. Странный был вызов.