Эмма и сфинкс

Сегодня ей исполнилось тридцать пять. Сегодня она в который раз видела, как пятидесятилетняя Ирина Антоновна скачет по сцене, трясет двойным подбородком, изображая хомячка. Детям, наверное, нравится? Что может быть благороднее, чем играть для детей?

Сегодня Эмма в первый раз поняла, что спустя полтора десятка лет она будет на этой же сцене играть того же хомячка. Или - в лучшем случае чью-нибудь бабушку. Дети в зале будут меняться, Эмма на сцене будет стареть. И когда-нибудь в антракте ее хватит инфаркт, и ее увезут в больницу, не успев смыть со старушечьих щек нарисованные гримом заячьи усики...

Над мокрым асфальтом плыли черные силуэты прохожих. Сумка с дареной вазой сделалась вдруг тяжелой, как цемент. Что чувствовала бы Золушка, доведись ей состариться в доме мачехи, в окружении чужих детей и внуков?

Вокруг стоял ноябрь - прекрасное время для тех, кто любит себя жалеть.

В понедельник в театре был выходной. Эмма потратила короткий день на стирку, веник и блуждания по продуктовым магазинам; темнота застала ее на кухне, в одиночестве, за ранним ужином. Яичница таращила желтые подсоленные глаза. Маленький телевизор бесшумно перебирал кадры какой-то, по-видимому, мелодрамы, и Эмма глядела на экран завороженно и безучастно, как смотрят в огонь камина. И в это время грянул телефонный звонок.

- Алло?

- Эммочка, с днем рождения! Желаю всего-всего! И здоровья особенно! Как делишки, как празднуем?

Иришка, старая Эммина приятельница еще по институту, всегда отличалась великолепной небрежностью во всем. Она вечно опаздывала на репетиции, теряла деньги, вещи и документы, забывала текст роли, путала не только чужие дни рождения - даже свой однажды забыла и на поздравительную телеграмму от матери долго глядела, выпучив глаза.

При всем при этом Иришка благополучно работала в академическом театре, получила "заслуженную" в двадцать пять лет и скоро, через месяц-другой, должна была сделаться "народной".

- Спасибо, Ирочка, - сказала Эмма, невольно улыбаясь. - Вчера отпраздновала.

- А-а-ай! - длинно вскрикнула Иришка.

- Вот башка моя, вечно забуду, ты прости дуру, лучше ведь позже, чем никогда... Слушай, тем лучше. Раз гостей у тебя сегодня нет, может, выберешься к нам? У нас с Ванькой почти юбилей, пятнадцать лет и одиннадцать месяцев как женаты... Винишко есть хорошее, тортик там, спектакля нет в кои-то веки, давай, а?

- Нет, спасибо, - сказала Эмма почти испуганно. - Ване привет, конечно, но у меня сегодня... Вот если бы заранее... Нет, нет, спасибо, но сегодня не получится никак.

Иришка с мужем жили в получасе езды на маршрутке. В ответ на звонок за дверью послышалось сперва утробное "Гав! Гав!", потом решительное "Фу!" Ивана, потом смех Иришки, потом лай удалился и стих так внезапно, будто пес провалился в преисподнюю.

На мгновение потемнел светлый глазок на двери; щелкнул замок, и Иришка, высокая, полногрудая, в восточном шелковом халате до пят, раскрыла Эмме объятья.

- Поздравляю, - сказала Эмма, тыча ей в руки букет осенних астр. Все-таки пятнадцать лет и одиннадцать месяцев...

- Это мы тебя должны!.. - громко обрадовалась Иришка. - У нас и подарок!.. Боже, ну ты так редко заходишь, я понимаю, жизнь эта долбаная, закрученная, но надо же себе делать праздники, если сам себя не порадуешь, то кто?.. Давай-ка за стол, за стол, мы тут с Ванькой уже бутылочку - это, а тортик ждет, не надрезали, тебя ждали...

Иван, Иришкин муж, когда-то учился с Эммой на одном курсе, но в театре не работал ни дня - у него обнаружились стихийные способности к предпринимательству, и за несколько лет он успел пройти путь от челночника с клеенчатыми сумками до главы крупной и уважаемой фирмы.

- Привет, Ваня, - Эмма улыбнулась.

Иван галантно ткнулся губами в ее руку; у него были жесткие щекотные усы.

- Сейчас Офелию выпущу, - сказала Иришка. - Эммочка, ты, главное, резких движений не делай. Пусть она понюхает, освоится...

Офелия рождена была для роли Собаки Баскервилей. Эмма никогда не боялась ее - может быть, потому, что не представляла до конца, на что собачка способна. А супруги представляли - и потому первое явление Офелии гостям всегда сопровождалось тысячей предосторожностей.

Эмма дала себя обнюхать. Потом Офелия, шумно сопя и топая, проследовала в дальнюю комнату и там, судя по грохоту, улеглась.

Стол был накрыт прямо на кухне - благо кухня у супругов была размером с небольшой стадион. В центре стола помещался какой-то многоэтажный, перспективного вида тортик килограммов на пять.

- Какую ты хочешь музыку? - хлопотала Иришка.

- А... больше никого не будет? - растерянно спросила Эмма. Она знала, что вечеринки в этой квартире устраивались обычно многолюдные.

- Да понимаешь ли, все экспромтом, под настроение... Мигаевы еще собирались, но у них Санька заболела, наверное, грипп. - Иришка перебирала диски под настенной лампой, блики от маленьких круглых зеркал метались по потолку.

- Вот, это новенькое... Ставить?

- Давай, - согласилась Эмма. И сделалась музыка.

Иван резал торт. На широкий светлый нож налипали шоколадные кусочки крема. Иришка говорила и говорила, речь ее сочеталась с музыкой, две звуковые дорожки - инструменталка и болтовня - переплетались, не мешая друг другу.

- А как Игорешка? - спросила Эмма, когда в Иришкином монологе случилась небольшая пауза.

- Отлично, - отозвался Иван. - Поступаем вот... Серьезно поступаем.

- В этом году? - изумилась Эмма.

- Уже?

- Уже. - Иришка заняла свое место за столом. - А еще вчера, кажется, под ногами крутился...

- Ну, давай за Эмкин день рождения.

И, прежде чем Эмма успела согласиться или возразить, бокалы сдвинулись, и тост был реализован.

- Будь здорова, Эммочка! - провозгласила Иришка, облизывая напомаженные губы. - Сама знаешь, как мы с Ванькой тебя любим... Ну, расскажи, чего нового?

- Ничего, - сказала Эмма. - Сказку вот на Новый год репетируем. Честно говоря, фигня редкостная. Лучше бы "Двенадцать месяцев" взяли.

Иришка покивала:

- Да-да... Знаешь, Лопатова замуж вышла?

- Да ты что?!

Некоторое время они ели торт, обсуждая жизненные перипетии старых друзей и врагов, и ближних и дальних знакомых, их детей, племянников и зятьев.