Смыслы психотерапии

Гуманизация психологии изменила ее отношения с психотерапией, теория и практика которой до недавнего времени были узурпированы медициной. Психотерапия в нозологической парадигме была своего рода лекарством от… со своим перечнем официальных форм и методов, показаниями и противопоказаниями, инструкциями по их применению и оценке результатов. Все это следовало из научных разработок (сколько в них было науки – отдельный вопрос), приходило из лабораторий, шло от письменного стола к пациенту. Психотерапия искала новые средства борьбы с болезнями и поражения мишеней-симптомов. Предполагалось, что психологии остается коррекция поведения, когда его медико-биологические предпосылки уже отрегулированы психиатром или не поддаются лекарственной регуляции. Она оставалось прикладной сферой, а пациент – объектом приложения теорий, рождавшихся в недрах патопсихологии как экстраполяция психопатологических механизмов на человеческую жизнь.

Гуманизация психологии вывела на сцену психотерапию как психологическую практику (Василюк, 1992), сам психотерапевтический процесс стал лабораторией, в которой не все люди так или иначе больные, но все больные – люди. Сложилась отличная от медицинской психологическая парадигма психотерапии (см. выше табл. 1). Она: 1) исходит из индивидуальной, а не коллективистской этики, 2) воспринимает человека как неделимую целостность, а не сумму органов и механизмов, 3) базируется на принципе реальности, а не противопоставления объективного и субъективного, 4) обращается к промыслу бытия, а не функционированию; к проблемам и потенциям, а не к болезням и дефицитам, 5) ориентирована на развитие и оптимизацию индивидуального бытия, а не на ликвидацию симптомов и нормализацию поведения, 6) фокусируется на процессе, а не на методах и техниках, 7) концентрируется на открывающем дорогу к будущему настоящем, а не на прошлом во имя возврата к бывшей норме, 8) предполагает работу психотерапевта собой, а не техниками. Разумеется, и врач-психотерапевт работает собой, хотя далеко не всегда склонен придавать этому значение, а психолог использует техники и методы. Однако для описания полюсов континуума психотерапии эти две парадигмы работают. Их конфликтное противопоставление врачами и психологами превращает психотерапию в театр абсурда, где на сцене распиленные пополам терапевт и пациент. Медицинская и немедицинская парадигмы психотерапии не параллели, которым не суждено встретиться, хотя для части сторонников каждой из них встреча останется незамеченной, неосознанной, а стало быть и не состоится. Реальной основой их сходимости представляется феноменологический подход – конечно, не выхолощенный до суждений о нормальных и патологических феноменах. Эта феноменологичность – результат осознания и принятия того, что «наша психика суть вещь неизмеримо более сложная, чем твердит нам наш повседневный рассудок или результаты академических научных исследований <…> но это знание вызывает тревогу» (Кастанеда, 1993, с. 14). В медицинской парадигме эта тревога подавляется, отрицается, вытесняется или сублимируется в обезличиваемых отношениях врач – больной, сфокусированных на методе и симптоме. Ключевое различие медицинской и психологической парадигм связано с проблемой метода, решение которой серьезно влияет на их воплощение. Интеграция психотерапии становится все более осознаваемой потребностью, но порождает преимущественно расширение списка методов. Даже если этот рост приписывать авторскому тщеславию, что в принципе некорректно, хотя и не без того (Сосланд, 1999), возникает вопрос о его методологических основаниях, служащих фундаментом для такой мотивации. Представляется, что они имманентно присущи медицинской парадигме: дифференциация и специализация медицины закономерно ведут к сосредоточению внимания на методе – он годится для одного и не годится для другого нарушения, его применение безлично, а результаты предсказуемы, так что достаточно овладеть им и правильно использовать. Но интеграция непрерывно растущего числа методов трудно достижима и небезопасна (Lazarus, 1955).

При переходе к осмыслению места и роли метода как средства организации и структурирования психотерапии в психологической парадигме появляется возможность иначе посмотреть на интеграцию. Обсуждение тогда переходит из плоскости комбинирования методов в плоскость осмысления того, что и для чего мы с их помощью делаем. Интеграция требует не только видения различий, но и поиска общего. Это общее, как мы уже пытались показать, заключается в том, что метод, техника сами по себе не лечат, но помогают организовать процесс и создать контекст терапии так, чтобы подготовить создание, по Т. Крон, момента диалога – по сути разновидности терапевтического транса, перехода в такое измерение, такую плоскость сознания, остающегося в психиатрическом смысле ясным, в котором возможен порождающий новые смысл и видение инсайт. Это близко к тому, что описывается как эриксонианский гипноз, обусловливание (Бендлер, Гриндер, 1993; Хеши, 1995; Хеллер, Стил, 1995; Эриксон, 1994). Т. Крон подчеркивает неуправляемость момента диалога, в котором все происходит «само собой». Обыденное состояние сознания, по утверждению кибернетиков, выводит в поле активного осознавания лишь 2 % содержания психики, оно ситуативно-функционально, в нем возможна версификация, но поэзия – нет. В этом состоянии сознания разговор с пустым стулом не более чем «бзик», но в нем можно двигаться и подходить к моменту диалога, продвигаясь от одного момента к другому, а не от одной сессии к другой. И если терапевт рефлексирует свою работу только в понятиях методов, это вопрос не метода, а объемности методической рефлексии.

Интеграция, подчеркну еще раз, это поиск общего в различном, а не собирание пазла из выявленных различий. Таким общим моментом мне представляется трансметодичность. Предлагая трансметодическую психотерапию как подход, я имею в виду не еще один метод в ряду методов, а представление о психотерапии как прохождении через разные методические пространства (trans) в поиске и подготовке целительного момента терапевтического транса (trance), внутренние механизмы которого недоступны управлению терапевтом. Вместе с тем трансметодичность: 1) облегчает видение и понимание психотерапии в широких контекстах человеческой жизни и культуры, 2) подводит к внутренне непротиворечивому объединению экспериментального и экспериентального подходов, академической психологии и психологической практики, 3) представляет гуманизацию психологии и интеграцию психотерапии как стороны единого процесса, формирующего не только человеческое лицо, но и человеческую суть психологии и психотерапии.

Мне чуждо конфликтное противопоставление академической и гуманитарной психологии, психологии и психотерапии, медицинской и немедицинской психотерапии, старой и новой психологии и близок мягкий юмор Милтона Эриксона: «Вчера вечером мне позвонил приятель: "Я нашел способ, как излечить подростков от их идиотских выходок. Надо поместить их в глубокую заморозку и оттаять, когда им будет двадцать один". Моего сына совершенно серьезно беспокоило отсутствие у меня ума. Он мне так прямо и заявлял, что я довольно туп. Потом он уехал учиться. Позднее он признался: "Знаешь, па, мне хватило двух лет, чтобы заметить, что ты как-то перемахнул от идиотизма к интеллекту". Недавно он позвонил… и сказал: "Па, считай себя отмщенным. Мой старший наконец открыл, что у меня есть какие-никакие мозги, и заявил мне об этом"» (Эриксон, 1994, с. 225).

Закончу историей из собрания М. Бубера. Рабби Мордехай из Лехковиц толковал Тору людям, не принимавшим его пути. Они насмехались над ним: «То, что ты говоришь, никак не объясняет стихи Торы». Он ответил им: «Неужто вы думаете, что я пытаюсь объяснить стихи Торы? Я хочу объяснить те стихи, что во мне» (Buber, 1991, с. 156).

Homo solus[17]

К одиночеству, взывая о помощи, лепятся эпитеты: беспомощный, несчастный, подавленный, безысходный, покинутый, заброшенный, отчаявшийся, отчужденный, затерянный, тревожный, ужасный, тоскливый, смертельный… В ряду синонимов одиночества – одинокость, покинутость, разобщенность, сиротливость, сиротство. Если поиграть словами, одиночество – одноочество: один-ок – одно око: лишающий объемности взгляд на мир. И тогда у В. Маяковского: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека» – одиночество одноокого в мире, где за спиной глядящие двумя глазами, а впереди слепые. Одиночество, когда умрешь и на похороны некому прийти, и одиночество в толпе или вдвоем, одиночество непонятости и непринятости, одиночество покинутого и забытого, одиночество поднявшегося на вершины власти или славы, одиночество брошенного на дно жизни, одиночество неразделенной любви, одиночество молящего: «Пошли мне, господь, второго, чтоб не был так одинок» (А. Вознесенский), одиночество отчаянности: «Какое мне дело до вас до всех? А вам до меня?» (М. Соболь), одиночество «мучительного, с кровью» взывания: «Граждане, послушайте меня» (Е. Евтушенко), одиночество как «заключение в одиночной камере своего Я» (Т. Уильяме), одиночество как «переживание себя больше, чем окружающего» (И. Хакамада).

17

По: Каган В. Архетипы одиночества // Незав. Психиатр. Журн. 1998. № 2. С. 83–86; Каган В. Одиночество и психотерапия // 1 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: материалы сообщений. М.: Смысл, 2001. С. 57–61.