Фея Семи Лесов

– Луиджи, – сказал он прерывисто, не глядя ни на кого из нас, – иди помоги мне. Я нашел его.

Никто из нас не понял, кого именно. Луиджи поспешно вышел вслед за Антонио. Скверное предчувствие завладело всеми. Я еще ничего не знала, но на глаза мне навернулись слезы от страха и непонятной боли. Я слетела со стула, бросилась к двери и, столкнувшись с братьями, закричала.

Антонио и Луиджи внесли в кухню Винченцо. Голова его была запрокинута назад, и длинный русый чуб касался пола. Лицо сделалось восковым и прозрачным, в нем не было ни кровинки. Черные глаза были широко раскрыты и так застыли в немом удивлении, остекленели и потускнели. На лице замерло странное выражение неожиданности, захваченности врасплох, и вместе с тем в этом выражении не было ничего горестного, предсмертного, мученического. Винченцо будто спал.

– Он убит? – хрипло спросила Нунча и сама тут же поняла, что ответа не нужно.

Белая как мел, она поднялась и расправила плечи. Сухим блеском сверкнули ее черные глаза.

– Кладите его туда, – приказала она хрипло, но четко. Винченцо положили на скамью. Свет лампы осветил тело, и я зажала себе рот рукой, сдерживая крик. Ужасные алые пятна на груди Винченцо сливались в одно, белая рубашка намокла от крови. Шея тоже была окровавлена. Обе руки свесились вниз и бессильно касались пола.

– Я насчитал пять ран, – раздался прерывистый голос Антонио, – три пули в груди, одна в плече и одна в шее.

– Где это произошло? – тихо спросила Нунча.

– Не знаю. Его тащили по земле. Я нашел Винчи в кустах можжевельника. В него стреляли из лупары, из-за угла…

Я созерцала все это и не знала, что ужаснее: вид убитого Винченцо или лицо Антонио. Его глаза вдруг потеряли всякое человеческое выражение, они были сухи, черны, как ночь, и пылали зловещим дьявольским огнем.

– Они имели в виду меня, – его голос, в отличие от лица, был ровен, и, лишь прислушавшись, можно было угадать клокотавший в нем гнев, – для того они и прислали Джино. Я должен был быть на месте Винчи… Они ошиблись, черт возьми, и будь я проклят, если не заставлю их понять, как они ошиблись.

– Ты знаешь, кто это сделал? – все так же тихо проговорила Нунча. Подбородок у нее дрожал, но она довольно спокойно закрыла глаза Винченцо.

– Братья Сантони.

– Ты уверен?

Злорадная усмешка искривила губы Антонио.

– Я кое-что нашел там.

Он протянул Нунче на ладони красную бумажную розетку. Старуха отвернулась. Теперь все было ясно. Такие розетки очень любил прикалывать к шляпам Антеноре Сантони.

Антонио повесил лупару на стену и принялся рыться в буфете. Быстрыми, четкими движениями он бросил в котомку сало, полкруга моццареллы…. Нерешительно взглянул на желтое блюдо с каштанами, которые утром испек Винченцо; потом ссыпал половину в котомку и отрезал большую краюху хлеба.

– Что ты хочешь делать? – слабым голосом спросила Нунча.

– То, что я должен.

Ножом, которым только что резал хлеб, он полоснул себя по большому пальцу. Выступила кровь, и от ее вида на губах Антонио появилась недобрая, леденящая душу усмешка.

– Хорош… – проговорил он, усмехаясь и засовывая нож за пояс. – Дай-ка мне денег, старуха.

Нунча молча открыла сундук и протянула Антонио несколько монет:

– Бери и спрячь за пазуху…

Я смотрела на все эти приготовления и дрожала как в лихорадке. Поначалу меня душили слезы, и я зажимала рот подолом юбчонки, чтобы не всхлипывать. Потом меня сковал страх и чувство неотвратимости, неумолимости несчастья, которое отныне поселится у нас в доме. Меня словно окатило ледяной волной, я вся сжалась, замерла и лишь лихорадочной дрожи умерить не могла.

Нунча, в первый раз всхлипнув, прижала голову Антонио к груди так неистово, словно чувствовала, что прощается с ним навсегда, потом резко отстранилась и перекрестила внука.

– Да хранит тебя мадонна, Антонио, мальчик мой дорогой, – проговорила она, и это были первые ласковые слова, которые я услышала из ее уст. – Иди с Богом, Антонетто, и помни о нас.

Он обнял Джакомо.

– Ты идешь убивать? – спросил слепой, проводя рукой по лицу брата.

– Я иду мстить, Джакомино, мстить за нашего Винчи.

– Одна смерть тянет за собой другую…

– Таков закон вендетты. Я бы презирал себя, если бы поступил иначе.

– Я люблю тебя, Антонио, и хочу, чтобы ты остался жив.

В красивых темных глазах Джакомо блеснули слезы… Он взволнованно и порывисто подался вперед и с силой, которой никто от него не ожидал, снова обнял Антонио.

– Будь счастлив, брат.

Луиджи изо всех сил пытался сдержать слезы, что дрожали у него на ресницах. Антонио положил ему руку на плечо.

– Тебе нельзя раскисать, – сказал он сурово. – Ты самый старший теперь, Луиджи, тебе скоро тринадцать. Ты должен оберегать своих братьев и сестру лучше, чем это сделали бы я и Винчи.

Луиджи закусил губу.

– Я могу пойти с тобой, Антонио.

– Нет, это было бы нечестно, Луиджино. Оставайся здесь. Он назвал его ласково – Луиджино, и Луиджи, не выдержав, уткнулся лицом в грудь брата, захлебываясь от рыданий. Он что-то говорил, но голос у него дрожал, и разобрать сказанное было трудно. Антонио мягко отстранил его от себя.

– Ты запомнил то, что я сказал тебе?

– Да…

– Береги Ритту, Луиджино.

Розарио, хоть и был младше Луиджи на три года, казался спокойнее, но был очень бледен.

– Если хочешь, я предупрежу Аполлонию, – прошептал он, – мне это нетрудно… Я могу носить тебе еду, если ты скажешь, где будешь скрываться…

– Спасибо, Розарино, за Аполлонию. Вот только еды мне не нужно… Сантони богаты, они поставят на ноги всех жандармов Тосканы, от Флоренции до Ливорно. Будет жаль, если тебя тоже подстрелят.

Он подхватил меня на руки и расцеловал, стараясь улыбнуться.

– Не трусь, Ритта! Я-то думал, ты самая смелая в нашей семье. Подумать только, если бы ты не рассказала о том, что Винчи пошел другой дорогой, мы бы до сих пор ничего о нем не знали…

Он скрипнул зубами.

– Антонио, не бросай нас! – воскликнула я со слезами, сама не понимая, что происходит. – Нунча одна, она уже старая. Кто же будет нас защищать? Луиджи еще маленький и плакса!

Антонио старался не смотреть на меня.

– Ты сама плакса. Ну-ка, не хнычь! – Он вытер мои слезы. – Будь хорошей девочкой и расти побыстрее. Пока что ты мало чего понимаешь.

Он еще раз обнял Нунчу и, оставив меня, хлопнул дверью. Нунча шумно вздохнула и, словно в замешательстве проведя рукой по лбу, принялась хлопотать над Винченцо. Розарио был послан за старой Кончеттой…

Ночь миновала во вздохах, сдерживаемых слезами и аханьях. Нас не пускали на кухню. Мы сидели молча во мраке комнаты и слышали доносящиеся из-за двери звон посуды и шорох ног. Нунча была бледна и медленнее двигалась. Мы ожидали от нее слез и причитаний, а она поразила нас твердостью и сдержанностью. И в этом ее скорбном спокойствии мы черпали уверенность, оно не давало нам ясно представить ту бездну, что неожиданно разверзлась перед нашей семьей, оставшейся вдруг без заработков и защитников.

Уже утром мы услышали стук тяжелых сапог на крыльце. Это были жандармы во главе с капралом.

– Где проживает Антонио Риджи? Отвечай, старуха! Нунча безучастно спросила, зачем это ее внук понадобился уважаемым синьорам.

– Антеноре Сантони найден с перерезанным горлом у дома своего отца, – сказал капрал. – У нас есть подозрение, что это сделал твой внук.

Мы молчали, затаив дыхание.

Несколько дней жандармы обшаривали окрестности. Говорили, что проверяют даже ливорнские суда, – у папаши Сантони хватило денег и на это. 1 ноября 1777 года, в день всех святых, прошел слух о том, что Антонио пойман, но это оказалось выдумкой. Мы жадно вслушивались во все сообщения о нем, так как сами никаких вестей не получали. Чуть позже стали говорить, что Антонио присоединился к банде Энрико Фесты, обосновавшейся высоко в горах. Брата искали еще два месяца, и все напрасно.