Кино с президентом

«Впечатление? Или, не дай бог, так оно и было?», – подумал Кельвин, отчетливо осознавая, какую гремучую смесь представляет сочетание такого интерфейса с системами управления вооружениями.

Далее Петерсон поведал о том, что до того как компьютеры были обесточены, вредоносное программное обеспечение вновь обрело форму безобидного письма, и сколько спецы ни пытались понять, каким образом была осуществлена эта метаморфоза, постичь ее механизм так и не удалось. В заключение он отметил, что все перечисленные обстоятельства свидетельствуют о существовании прорыва в компьютерных технологиях и что аналитикам следует понять, каким образом этот прорыв может быть использован против Соединенных Штатов.

«Вот зараза, – подумал Кельвин, – сами обделались, не решив ни одного технического вопроса, зато дают указания, что должны делать мы».

Барлоу без труда раскусил психологический трюк Петерсона: эта тертая лиса выстроила доклад таким образом, что в памяти надежно отпечаталось лишь окончание, где речь идет о задаче, которую должны решать другие. Тем самым он ловко перевел мяч на половину поля Разведывательного директората, а еще точнее, именно их отдела.

«Нет, дружище, не все так просто, – Кельвин уже знал, каким образом отпасует Петерсону, – не с теми игру затеял».

За годы службы в разведке Барлоу научился не терять самообладания. Его лицо отражало простое присутствие, хотя в голове шла напряженная работа. Полученная информация подтверждала наихудшие предположения о трансляции, но ни на йоту не приближала к ответу на вопрос. Кто за этим стоит? Пытаясь найти зацепки, позволяющие ответить на него, он мысленно вывалился за пределы совещания.

– Кельвин, а вы что думаете по этому поводу? – вернул его обратно мягкий вкрадчивый голос.

Слегка улыбаясь, на него смотрел замдиректора по операциям (руководитель Оперативного директората). Холодные серые глаза, казалось, заглядывали в самую душу. Именно за этот взгляд в те далекие времена, когда он только начинал службу, его и окрестили «Рентгеном». Редко кому удавалось чувствовать себя уверенно, общаясь с ним. Но это был, пожалуй, единственный человек на совещании, к которому Кельвин, не опасаясь, повернулся бы спиной или, как говорят русские, с которым пошел бы в разведку; точнее, ходил. Под руководством Стивена Кроуфорда Кельвин работал в Союзе. Теперь его бывший начальник вполне заслуженно занимал свой нынешний высокий пост, олицетворяя собой живую легенду ЦРУ.

– Полагаю, кибератака и трансляция – начало сложной игры, затеваемой против нас, – произнес Кельвин, слегка застигнутый врасплох. – Роберт Палмер подготовил доклад по этому поводу.

– Вы в курсе? – Кроуфорд прекрасно понимал, что Кельвин попытался осуществить рокировку, дабы не задевать самолюбие начальника; но он также знал, кто на деле ведущий аналитик в отделе, и ему было плевать на формальности. – Продолжайте.

– Все это мало походит на шалости хакера-одиночки. Хотя, – Кельвин на мгновение задумался, – гении рождались и рождаются. Безусловно, за всем этим стоит талантливый человек, но в наше время подобное открытие сложно утаить, если только оно не сделано под контролем государственных структур.

– Согласен.

– Отсюда уверенность, что это операция противной стороны. Но какой? И какова ее цель? Эти вопросы остаются открытыми. Думаю, готовится нечто серьезное, раз они решили засветить новые наработки в компьютерных технологиях.

– Что это может быть?

Кельвин прикрыл глаза и сдвинул плечи:

– Не знаю. Пока мы не поймем, кто, и не возьмем их под контроль, шансов разобраться в том, что задумано, практически нет.

– По поводу «кто» есть хоть какие-то соображения?

– Попробовали сопоставить заинтересованность различных стран в отвлечении наших спецслужб от проводимых мероприятий. Вероятность того, что именно в этом состоит цель первого этапа проводимой операции, очень высока. Есть сравнительная таблица с аргументацией, – Кельвин глазами указал на папку, лежащую перед Палмером, – но это чистой воды аналитика, без доказательств.

– Это уже кое-что, подробнее ознакомимся позже. А в трех словах?

– Ничего нового – Китай, Япония, Россия, – Кельвин буквально дал ответ в том виде, в каком просили.

– Значит, пока работаем по трем направлениям, – подытожил Кроуфорд.

– Полагаю, и остальным расслабляться не стоит, это ведь только предположение, хотя и с высокой степенью вероятности, – напомнил Кельвин.

– Думаю, вы правы. – Кроуфорд на мгновение задумался, и Кельвин решил воспользоваться моментом, лишив хитрюгу Петерсона спокойной жизни.

– Если бы была возможность отличать их фальшивку от реальной съемки… – задумчиво произнес он, беря паузу.

– То – что? – вернулся к разговору Кроуфорд.

– Возможно, такие «мультики» используются не впервые, пошерстили бы скандальные случаи с видео, глядишь, и нашли бы, откуда ноги растут.

– Неплохая мысль, Барлоу.

Кельвин краем глаза заметил, как на лбу Петерсона выступила испарина. Неожиданно к разговору подключился господин директор, решив блеснуть интеллектом.

– Русских можно исключить, – ошарашил он присутствующих, – холодная война позади, они повержены, их лучшие научные кадры работают у нас или в Европе; в своем нынешнем положении они не способны на какой либо прорыв.

«Выскочка, что ты вообще знаешь о русских», – подумал про себя Кельвин.

После службы в России Барлоу был уверен, что окончательно победить русских попросту невозможно. Согнуть, надломить, загнать в угол, из которого, казалось бы, нет выхода – да. Но лучше этого не делать, поскольку внутренние резервы этого народа раскрываются лишь тогда, когда другие уже сваливаются в пропасть безысходности. Это как с болевым порогом: у одного человека он низкий, и боль сразу парализует волю, другого можно рвать на куски, но он не теряет самообладания. Именно в безвыходных ситуациях у русских появляется энергия, позволяющая им буквально сметать все на своем пути. Но страшнее всего непредсказуемость, с которой они действуют в таких случаях, не щадя ни себя, ни врагов, оказываясь в итоге на ступень выше уровня, с которого началось их падение. Барлоу полагал, что их вообще следует ограждать от критических ситуаций, навязывая тем самым состояние застоя. Что касается крушения СССР, Кельвин был убежден, что это результат внутренних причин. Здесь он придерживался позиции одного забавного русского, фигурировавшего в их разработке под кодовым именем «марксист». Этот чудак, изучив марксизм, нашел в нем ключевую ошибку, а устранив, выстроил новую социально-экономическую теорию, опираясь на которую предсказал развал Союза. В итоге историческая практика подтвердила его выводы, и это обстоятельство значило для Барлоу куда больше, чем пустые утверждения о победе в холодной войне. Наиболее же наивным предположением в высказываниях директора была мысль об утечке мозгов. Конечно, если смотреть на проблему поверхностно, утверждение выглядело верным. Вне сомнения, определенный научный потенциал они потеряли. В погоне за материальным благополучием из страны выехала значительная часть облаченных учеными званиями специалистов, но, как правило, среди них не было тех, чьи идеи взрывают доминирующие научные представления. Это был своего рода балласт, паразитирующий на науке, с которым не жаль было расстаться. Они присваивали друг другу степени и звания, затирая и обкрадывая людей, действительно двигавших науку вперед. А вот эта наиболее дееспособная часть ученых, официально не признанных, осталась в стране. Пребывая в мире своих идей, они обладали столь мизерными материальными потребностями, что их сложно было оторвать от работы, не говоря уже о том, чтобы выманить из страны, которой, на данном этапе, их изыскания были абсолютно не нужны. Государство их попросту игнорировало. Но государство и Родина не одно и то же. В результате, недолюбливая, а порою ненавидя государство, они хранили преданность Родине. Это и был тот скрытый научный потенциал, способный, в случае необходимости, дать мгновенную отдачу. Не принимать его в расчет было более чем наивно. Кельвин достоверно знал, что российские спецслужбы время от времени выуживали из него необходимых для дела специалистов.