Безмолвие девушек

Я завернулась в накидку и встала у порога. С моря тянул бриз, ветер разметал мои волосы и холодил потную кожу. Было по-прежнему темно, но полумесяц узким серпом сиял на небосводе, освещая хижины. Казалось, сотни их разбросаны по побережью. Между темными скученными силуэтами я видела манящие блики моря. Посмотрела вглубь суши и увидела слабое зарево над горизонтом, которое поначалу привело меня в замешательство. Но потом я поняла, что это, должно быть, огни Трои. Города, где дворцы, храмы и даже улицы освещаются по ночам. В лагере тропы между хижинами были узкие и утопали во мраке. Я думала, что попала в ужасное место, совершенно противоположное великому городу, в место, где правили тьма и жестокость.

Оттуда, где я стояла, шум разбивающихся волн напоминал звуки битвы, грохот мечей по щитам. Впрочем, в моем воспаленном сознании все звучало подобно битве, как будто не было в мире иного цвета, кроме красного. Я осторожно прошла по грубым доскам веранды и спрыгнула на землю. Постояла немного, перебирая ногами по сырому песку и испытывая облегчение оттого, что ощущаю хоть что-то после прошедшей ночи. Затем, босиком и в одной лишь накидке, отправилась искать проход к морю.

Полагаясь во многом на чутье, я отыскала тропу, которая уводила в сторону от хижин, вилась между дюнами, а затем резко спускалась к береговой линии. Под конец тропа напоминала скорее туннель – по обе стороны от меня высились поросшие тростником холмы. У меня перехватило дыхание в тесном пространстве, и я остановилась. Где-то в глубинах сознания теплился страх: что, если он вернется, захочет меня еще раз и не обнаружит в постели? В свете луны волны бежали по травам, шелестевшим на ветру. Я вышла к пляжу возле протока, что сочился среди камней и гальки и расширялся, подбираясь к кромке воды.

Теперь шуму волн вторил другой, более громкий звук: хлесткая дробь, раздражающая слух. Я не сразу догадалась, что это корабельные снасти хлопали по мачтам. Суда, в большинстве своем вытащенные за линию прилива и установленные на подмостках, черной массой громоздились слева от меня. В море на якоре стояли другие корабли, но то были небольшие грузовые посудины и имели столько же общего с хищными боевыми кораблями, как утки – с орланами. Я знала, что корабли охраняют на случай вылазки со стороны троянцев, и потому вернулась к дюнам, пересекла поросшую вереском пустошь и вышла к открытому морю.

И снова слышны были только волны, тот шум, подобный ударам мечей о щиты. Я стала спускаться по берегу в надежде разглядеть Лирнесс – скорее всего, пожар уничтожил город, но еще не потух. Однако, чем ближе я подходила к воде, тем плотнее становился туман. Густой морок растекался словно из ниоткуда, холодный и липкий, точно пальцы мертвого; он окутывал корабли, и их призрачные силуэты казались уже не вполне реальными. Странно, что такой туман появился и застаивался при столь сильном ветре, но он дарил ощущение свободы, и я чувствовала себя невидимой.

Где-то там, за хаосом кипящих волн, над тихой гладью, где суша терялась из виду, метались души моих убитых братьев. Без погребальных обрядов для них закрыты врата в подземное царство, и они обречены до скончания веков скитаться среди живых. Стоило мне закрыть глаза, и я снова видела смерть моего младшего брата. Я оплакивала их всех, но его особенно. Когда умерла мама, он искал утешения, но при свете дня стыдился этого и потому каждую ночь забирался ко мне в постель. И стоя там, на продуваемом берегу, я слышала, как он зовет меня, растерянный и неприкаянный, как и я сама.

В слепом стремлении дотянуться до них я вошла в море: щиколотки, колени, бедра – и внезапно пенистая волна хлестнула мне в промежность. Меня пробрал холод. Прямо там, расставив ноги и утопая стопами в песке, я погрузила руку под воду и вымыла его из себя. Я очистилась, насколько могла стать чистой после той ночи, и стояла по пояс в воде. Волны приподнимали меня на носки и вновь опускали, так что я качалась вместе с морем. Огромная волна неожиданно подхватила меня и едва не унесла за собой в пучину, и я подумала: «Почему нет?» Я чувствовала, что братья ждут меня.

Но потом мне послышался голос. В первый миг мне даже показалось, что это голос моего младшего брата. Я напрягла слух, вслушиваясь в грохот волн, и вот он донесся снова. Это определенно был мужской голос, но я не могла разобрать слов. И тогда я испугалась. Я жила в страхе все предыдущие дни – просто забыла, что значит жизнь без страха, – но то был ужас иного порядка. По коже побежали мурашки, и волосы зашевелились на затылке. Я убеждала себя, что голос доносится из лагеря, каким-то образом отражается стеной тумана, и кажется, что отзвук его долетает со стороны моря. Но потом я снова услышала этот голос и уже не сомневалась, что он разносится там, в море. Кто-то или что-то, резвилось среди кипящих волн. Какое-то морское существо – иначе и быть не могло – дельфин или касатка. Порой они подплывали очень близко к суше, даже выбрасывались на берег, чтобы схватить тюленя на скале. Затем мгла на миг расступилась, и я увидела человеческие плечи и руки, лунные блики на мокрой коже. Он взбивал воду, разбрасывая тучи брызг, и – внезапно затих и перевернулся вниз лицом, мягко качаясь на волнах.

Мужчины на этом побережье не учатся плавать. Они – мореходы и знают, что это умение лишь продлит страдания, тогда как смерть могла быть скорой и легкой. Но этот человек играл с морем подобно дельфину, словно оказался в родной стихии. И сейчас он лежал на поверхности, раскинув руки, и тянулось это так долго, что, казалось, он способен дышать под водой. Но вот он резко поднял голову и поплыл к берегу, вытянувшись, словно нерпа. Стоило лишь увидеть его лицо, и меня вновь сковал ужас, хоть я уже догадывалась, кто был в море.

Я развернулась и, загребая руками, быстро двинулась к берегу с одним желанием – поскорее вернуться и обсохнуть. Иначе как я собиралась объяснять все это? Но на мелководье заставила себя сбавить шаг, потому как брызги могли привлечь его внимание. Едва я ступила на берег, как ощутила резкую боль в правой стопе: острая галька вонзилась в ее свод, и мне пришлось наклониться, чтобы вытащить ее. Когда я подняла голову и увидела Ахилла, он уже не плыл, а медленно шел к пляжу по колено в воде. Я резко присела и затаила дыхание, но Ахилл прошел и не заметил меня, отирая глаза от соленых брызг. Я выдохнула и уже решила, что все позади и Ахилл вернется в лагерь. Однако он все стоял у кромки воды, глядя в морскую даль.

Когда Ахилл заговорил, я подумала, он обращается ко мне, и даже раскрыла рот, хоть и понятия не имела, что ему сказать. Однако тут он заговорил снова, но так, словно набрал в рот воды или захлебнулся, и я поняла, что не могу разобрать ни единого слога. Он как будто спорил с морем или оправдывался перед ним… Кажется, я смогла уловить лишь одно слово: мама. И это еще больше сбило меня с толку. Мама? Нет, должно быть, я ошиблась. И вот снова: мама, мама… Как если бы малолетнее дитя просилось на руки. Пусть оно значило нечто иное, и все-таки во многих столь разных языках это слово звучит так сходно… Что бы это ни означало, я сознавала, что не должна слышать этого, но боялась пошевелиться, поэтому припала к земле и ждала. Казалось, этому не будет конца. Но вот вязкой массой упали последние слова.

Солнце показалось над горизонтом, и туман стал редеть. Ахилл развернулся и пошел по берегу. Я смотрела, как рассветные лучи играют на его мокрых плечах, пока он не скрылся в тени своих черных кораблей.

Едва уверившись, что он ушел, я опрометью бросилась через дюны. Однако заблудилась, как только оказалась в лагере. Я стояла мокрая, перепачканная и напуганная и не знала, куда идти. Но потом в дверях одной из хижин показалась девушка и знаком велела войти. Ее звали Ифис. В то утро она выходила меня, даже наполнила ванну, чтобы вымыть соль из моих волос. Когда я скинула накидку и уже собиралась влезть в ванну, что-то стукнулось об пол, и я поняла, что принесла ту самую гальку с пляжа. Из ранки в стопе еще текла кровь. Камешек лежал у меня в ладони, и я поминутно разглядывала его, как другие в минуты потрясений, бывает, все свое внимание направляют на какую-нибудь безделицу. Он был зеленого цвета, ядовито-зеленого, как море в шторм, но с белой прожилкой. Ничего примечательного, обыкновенный камешек – разве что острый. Невероятно острый. Я поднесла его к лицу и потянула носом – морская вода и песок. Облизнула – шершавый и солоноватый. Затем коснулась пальцем острой грани: неудивительно, что порез оказался таким глубоким. Почти не прилагая усилий, я провела им по запястью – осталась тонкая царапина, и на ней красными точками выступала кровь. Было какое-то странное удовлетворение в этом истязании собственной окоченелой плоти, и мне стало любопытно, как далеко это может зайти. Я попыталась порезать себя еще раз, но что-то остановило меня. Я не знала, почему море послало мне этот дар, но была уверена, что у него иное предназначение. Если бы мне захотелось ранить себя, в лагере кругом были клинки. Поэтому я снова положила камешек на ладонь и просто смотрела на него, ни о чем не думая. На берегу столько камней, миллионы, и все отшлифованы, скруглены неустанным движением волн – но только не этот. Он остался острым.