Двор на Поварской

С соседями старались жить дружно. Сергей часто экспериментировал на кухне, ставя химические опыты на продуктах. Коронным блюдом его была окрошка, которая не отличалась сезонностью, а делалась и в жестокие холода, и в промозглую слякоть. Но отличалась исключительным вкусом! За единственным недостатком – ее всегда оказывалось мало, сколько бы продуктов он ни шинковал. Начиналось действо за сутки. «Ведь в окрошке главное что? – задавал он риторический вопрос. – Это ж вам не банальный салат с квасом. Главное в окрошке – это химическая обработка продуктов. Самая ядреная горчица и самый злой хрен – основа основ! Одно дело редисочка, огурчики, вареное мяско, лук и всякая крошеная всякота, залитые квасом, и совсем другое – то же самое, но на сутки до заливки, заложенное в ядреный замес тертого хрена, горчицы, перца и сметаны. Это ж две разные разницы! Там же такая химия происходит, такой симбиоз, такой мутуализм, такая ядреная смесь, и получается, практически, иприт! Газовая атака! Финиш! И как крошево насытится хренком с горчичкой, самой опасной горчичкой, я повторяю, так можно и квасом заливать! Лучше, конечно, белым, но где его взять-то? Так знаете, какой я выход нашел? Чайный гриб с легким пивом, четыре части к одной! Не стыдно признаться, это мое гениальное решение! А как освежает и бодрит замечательно! В общем, женитьба на Фимке и идея заливки для окрошки – вот для чего стоило родиться!»

Сергей был восторженным и эмоциональным и как только начинал чему-то бурно радоваться, особенно когда подавал кому-нибудь добавку окрошки (а потом еще и еще), на бледных его щеках проступал яркий и гордый румянец.

В общем, Печенкины отличались добрым нравом и чистоплотностью, только Степка иногда портил благостную картину своей страстью к поджогам. Родители обычно ругались, учуяв запах горелого, но Степка жег аккуратно и по существу: прошлогодние учебники и тетради, латаные-перелатаные ботинки, когда оторванная в десятый раз подошва оставалась уже где-то в городе, объедки со стола, которые, искрясь жиром, туго плавились в огне. И когда родичи строго-настрого запретили сыну баловаться с огнем дома, у их окон образовалось маленькое уютное кострище, где Степка перерабатывал материальное в эфемерное. А дома ему только и оставалось, что наблюдать за своими кенарами да мечтательно глядеть на синий язык пламени в колонке ванной комнаты.

И если Печенкины вели норный образ жизни и были вполне тихи и предсказуемы, то соседка направо по коридору была хамлива, безалаберна и пьюща. И сильно гордилась, что была любовницей Мате Залки. Этот знаменитый геройский венгр захаживал к Ираиде Акимовой (все звали ее Иркой) строго по четвергам. Он служил тогда директором Театра Революции, нынче имени Маяковского, и к 10 вечера появлялся у Ирки, которая по близости и географической, и интимной его очень устраивала. Ирка каждый раз тщательно готовилась к приходу национального героя, надолго занимала ванную с гудящей от напора колонкой, наводила чистоту и красоту, прятала улики присутствия других мужчин и открывала бутылочку любимого кагора, хотя считала сладкое питье моветоном. Потом выходила во двор в волочившемся по земле шелковом лиловом халате с золотыми кистями, картинно садилась, вдумчиво раскладывала ткань и высвобождала угловатую коленку. Ждала. Иногда выносила длиннющий модный мундштук и далеко отставляла руку, чтобы было красиво, хотя часто забывала засунуть в мундштук сигарету. Когда с улицы доносился шум Залкинского мотора, Ирка страстно облизывала губы, мяла щеки для появления эротического румянца, щурила глаза, еще раз оглаживала складки халата. А когда мужчина ее мечты подходил ближе, она томно, чуть с трагической ноткой произносила слово «кевдеш» – с немного капризным полусмешком-полувздохом. Поля так и стала называть Иркиных мужиков «кевдышами»: «Кевдыши твои изгадили всю кухню, иди-ка убирай!» Поле эта кличка казалась обидной и унизительной, а на самом деле на венгерском она означала «милый».

Полина с Фимой много раз призывали Ирку к порядку, что некрасиво это, что пример плохой для молодежи, что шумно ночами, ахи-охи, стоны, крики и безобразия, что туалет вечно зассан чужими мужиками (свои-то стараются, попадают!), что на кухне грязища и окурки, а это места общего пользования, – короче, упрашивали, грозили, ставили на вид… Нет, ничего не помогало, ответ был один: «Вот именно, у вас семьи, а я, может, ищу того единственного! А как взять, не попробовав? Считайте, что я надомница, беру работу на дом!» – и она начинала озорно хохотать, не собираясь откладывать жизнь на потом. Но чаще соседок недвусмысленно посылала своей любимой поговоркой: «Привет вам от трех лиц: от х… я и двух яиц». При детях, конечно, не отваживалась произносить такое целиком, но если вдруг на кухне из-за нее было не убрано и грозил начаться скандальчик местного значения, то Ирка победно и с вызовом, поправляя боевые химические кудри и глядя Поле прямо в глаза, проговаривала: «Привет вам от трех лиц! И знайте: для нас, интеллигентов, запретных слов нет!» Поля безумно возмущалась, когда слышала подобное – так активно выражаться в семье никогда принято не было, и единственное, чем она могла ответить, – «Куш ин тохас» («Поцелуй меня в жопу!»). И то произносила это ругательство только на иностранном еврейском языке, но с таким выражением, что таки да, оно звучало – магически и торжественно, как гром с небес!

Самые страстные и ожесточенные бои шли за телефон, который висел в темном коридоре совсем недавно – по указу самого Фадеева, чтобы Ароша, Арон Яковлевич мог всегда ответить. Телефон был черный, эбонитовый («ебонитовый» – как нарочно называла его Ирка), вытянутый по стене, с заезженным циферблатом и гордым металлическим рычажком, похожим на оленьи рога. Вокруг телефона стенка сплошь была записана разными номерами и именами, по образу телефонной книжки: Дина Дурбин Д24612, Василий Петрович ЛОР Г23815, Дора овощи Д-27763, Нинка Галантерея Б-15989 – и еще много всяких наскальных доисторических надписей и номеров, но главным и самым крупным номером был наш, торжественно написанный на самом верху: ДЛЯ ПАМЯТИ – МЫ – Д-22783.

К низу телефона был привязан химический карандаш для срочных записей. Он мусолился всеми жителями подвала, если вдруг надо было записать на стене чей-то номер, пока как-то раз Полю не осенило, что Ирка тоже ведь его берет в рот, а в рот она брала не только этот маленький карандашный огрызок. Поля аж вся похолодела от ужаса и брезгливости, как только осознала это, мигом его сорвала и выкинула, а на его место повесила простой длинный ученический карандаш. Но это страшное открытие стоило Поле многих бессонных ночей, она все ворочалась, таращилась в темноту, а если наконец засыпала, ей снилась Ирка с огромным химическим карандашом во рту, которая мерзенько лыбилась и из-под карандаша по подбородку у Ирки текла ядовитая фиолетовая слюна. Ночной кошмар. Поля страдала, прислушивалась к себе, к незнакомым ощущениям и возможным симптомам, решив, что огрызок тот у телефона точно рассадник страшной половой заразы и теперь Ирка-сучка всю семью под нож… Мужу ничего, конечно, не говорила, страдала одна. Но пронесло, никто так и не узнал о Полиных мучениях и опасениях.

Телефон вообще был камнем преткновения. Поля поболтать была горазда, да и Лидка дело это уважала. Разговоры у Ирки – Ираиды то есть – были малосодержательны, но эмоционально насыщены. Говорила она редко и в основном ждала звонков от клиентов, страдала, если телефон надолго занимали, и каждый раз, когда кто-то из нашей семьи или от Печенкиных подходил к телефону, начинала представление. А как иначе – она была уверена, что именно в этот момент ей будет звонить тот самый единственный, который навсегда. Просто народная артистка! То пойдет на кухню греметь посудой, чтоб слышно ничего не было; то в ванной таз с бельем нарочно уронит и начнет причитать, чтоб ей срочно помогли; то ей деньги взаймы понадобятся, и ждать окончания разговора она не может; то ей дурно, и она начинает падать в обморок. В обморок она вообще обожала падать. Это был последний аргумент после мата. Если мат не помогал – подставляйте руки, народ! Вообще-то, Ирка обожала падать в обморок в очередях продуктовых магазинов, особенно если за ней стоял высокий, красивый и желательно военный мужчина. Для этого она ходила довольно далеко, в Елисеевский. Там солидные, важные, при деньгах. Не в овощной лавке-то на картошку падать! А так, чтоб вынес на руках, да на Тверскую, чтоб фуражкой пообмахивал и предложил до дома довести или даже довезти на авто. Да, и такое случалось. Хотя между умными и красивыми она всегда выбирала денежных. И еще у Ирки были волшебные туфли, почти как у Золушки. Только у Золушки хрустальные, а у Ирки с подпиленным каблучком, который, если под нужным углом на него встать, мгновенно подгибался, и Ирка, томно охая, падала на травку (на асфальт жестко), задрав юбку и обнажив розовую пожившую ляжку. Ей, естественно, помогали встать и провожали хромоножку домой, а там уж дело техники.