Страница 95 из 106
— Ты не должна бояться собственной дочери. Наши инстинкты слишком сильны, чтобы мы смогли усыпить их страхом. Ты полюбишь кашу девочку, как только увидишь. И станешь прекрасной матерью. Это твое предназначение, а судьба не слепа и не выбирает слабых.
Его руки скользили по бледным плечам, под тонкой кожей которых синевой растекались синие паутинки, создавая причудливый узор тончайшего кружева. Долгое время граф трепетно повторял их очертания, а потом вдруг с неистовством сжал руки жены, словно та попыталась убежать, а не сидела перед ним спокойная, словно выточенная из мрамора.
— Ты все еще кажешься мне призрачным видением, — начал оправдываться граф, целуя ей руку ниже плеча, где от его хватки кружево вен приняло ярко-синее очертание. — Боюсь, как бы твое возвращение не оказалось дурацкой шуткой Старухи с косой. Я так устал отпускать тебя без надежды вновь прижать к груди, что сейчас готов очертить вокруг тебя священный круг и даже закрестить тебя, чтобы ты никуда не исчезла.
— Что за глупости, Александр! Куда мне деться мертвой? Мне нет места среди живых. Да я никогда и не сбегала от вас, ведь вы сами отпустили меня в рождественскую ночь… А если я что-то забыла, дайте мне возможность вспомнить. Верните мне все эти сорок недель за один сон, верните мне мои чувства и ощущения… Верните мне то, что позволит мне любить вас без страха…
— Это мне не под силу, — покачал головой граф, скользя своими острыми ногтями по ее сложенным на коленях тонким пальцам. — Я бы не смог проделать такое даже со смертной девушкой, а перед тобой я бессилен. Ты полностью свободна от моих чар.
Он сжал ее руку с перстнем — на пороге дома ему показалось, что рубин помог ему удержать в мертвом теле живой дух и не позволил злобе вильи одержать верх над природной робостью Валентины.
— Нет, вы можете! — выкрикнула она и тут же почувствовала, как железные пальцы графа сжали ее фарфоровые плечи. — Просто вы не хотите… Просто вы пытаетесь что-то от меня скрыть. Нечестно, Александр. Это просто нечестно. Что заставило вас вдруг произнести три слова, о которых я могла лишь мечтать?
Она заглядывала в его блестящие темные глаза с надеждой, а он все отстранялся от нее, пока руки полностью не разогнулись в локтях, а ногти не изогнулись, как когти хищной птицы, чтобы не выпустить из плена белого лебедя.
— Я боялся спугнуть тебя, — ответил он тихо. — Ты бы мне не поверила. И мы столько раз играли с тобой этими словами… И вот доигрались…
— А почему сейчас я должна вам верить?
Валентина дернулась, и пусть теперь она была сильнее смертной, но силы оставались неравными. Она сумела забраться ногами на подушки, но затем Александр повалил ее обратно на кровать. Только она утащила за собой еще и балдахин, который с гулким совиным уханьем, накрыл их обоих с головой, обдав пыльным снегопадом.
— Зачем мы всякий раз чиним этот балдахин! — расхохотался Александр. — Знаешь, а мне и не по нраву твоя покорность! Ну же, ударь меня, укуси… Ну же…
Граф выжидал, но Валентина продолжала лежать придавленная его телом неподвижно, смотря в его лицо полными недоверия глазами.
— Ты не проведешь меня, — зашептал граф, вытаскивая из-под коленки ткань балдахина. — Я теперь прекрасно знаю твой норов! Лучше расскажи мне сказку про то, как «умерли они в один день и родилась у них дочь, и были они счастливы и неразлучны до скончания веков…»
Валентина увернулась от поцелуя.
— Вы пользуетесь своей силой и моей беззащитностью перед дикой природой, чтобы уйти от ответа.
— Я разве не отвечаю на твой вопрос? — усмехнулся граф. — Я рассказываю, какой ты была весь этот год со мной.
— Я спросила, зачем вы признались мне в любви? Я вам не верю, вы не умеете любить. Ваше сердце мертвое, как и мое…
— Может, потому, что эти слова ассоциируются у живых людей со счастьем, а я счастлив: у меня есть жена и дочь,
— Александр, верните мне память! Верните мне память! Я не могу постичь вас нынешнего… Вы не тот, с кем я рассталась в Петербурге. Я вас не знаю и потому не смогу полюбить…
— Ты не хочешь любить меня, маленькая вилья, потому что любить против твоей природы, но я научу тебя, милая моя, научу… Как учат маленьких детей, своим примером…
Он так и не выпустил ее запястий и теперь другой рукой пытался ухватить Валентину за нос, чтобы та прекратила уворачиваться от его поцелуев. И вот наконец длинные ногти сомкнулись на кончике ее носа, подобно щипцам для сахара. А ногой он сбросил с кровати оторванную ткань балдахина, подняв столб пыли. Валентина тут же прикрыла рот ладонью, чтобы подавить кашель, но тот все равно вырвался наружу надрывным стоном.
— Эта дурная привычка вскоре оставит тебя, — сказал граф, отводя руку от ее лица. — Пора начать жить по новому.
— Александр, вы точно пьяный! Это мое молоко так на вас подействовало? Какая жизнь, когда мы оба мертвы! — расхохоталась Валентина, но вдруг действительно чихнула. — Ой… Кто бы мог подумать, что мертвые способны чихать и чувствовать пыль…
Граф вновь завладел ее запястьями и притянул к себе.
— Позволь тогда и мне задать глупый вопрос! Любая женщина мечтает, чтобы подле нее у мужчины голова шла кругом! Так почему тебя удивляет, что у меня с языка слетают разные глупости?
— Мечтает, конечно, но вы… Вы же не обычный мужчина, вы почти что трехсотлетний вампир. И вам каноном не положено сходить с ума…
— Каким каноном? — теперь пальцы графа нежно сжимали Валентине щеки, но губы его не касались ее губ, будто он действительно ждал ответа и, не дождавшись, продолжил: — В сказке нет канонов, в ней каждый рассказчик — творец. Я не нравлюсь тебе таким? Но ведь ты точно не хотела меня холодного и циничного, каким я был в кабинете, когда поил тебя живую кровью. Тина, милая, ты привыкнешь ко мне такому, ведь я привык к своей маленькой бестии. И даже полюбил ее.
Его губы скользнули по ее плотно сжатым губам, но сумели задержаться на них лишь секунду, потому что в другую граф уже навзничь лежал на кровати, пытаясь вырвать волосы из цепких пальцев разъярившейся фурии.
— Зачем, зачем только я назвал тебя бестией?! Моя маленькая Тина… Вернись, скорее вернись в свое такое желанное мной тело, умоляю… Я больше никогда, никогда не позволю себе вольность в обращении с тобой… Тина, милая, остановись! Тика! Услышь же меня! Услышь, что я люблю тебя такой, какая ты есть. Я люблю тебя!
Светлые волосы тут же упали ему на лицо, и тело вильи обмякло и, вновь обратившись в гуттаперчевую куклу, рухнуло ему на грудь.
— О, нет!
Граф тут же приподнялся на коленях и откинул с лица вильи волосы, чтобы увидеть полузакрытые глаза, но в них не было ледяного блеска, в них тускло сиял живой огонь.
— Я очень хочу спать, — Валентина с трудом разомкнула губы. — Я смертельно устала…
Граф прижал ее к груди и принялся ощупывать лицо, плечи, руки, ища хоть какие-то признаки сопротивления. Он боялся вновь оказаться с бездушной тряпкой в руках
— на сей раз посреди серости дня, как всего пару часов назад в темном ночном небе. Но Валентина все же дернулась и попыталась отстраниться от него, схватившись рукой за столб балдахина, чтобы не упасть. Подбородок ее касался шеи, волосы падали на лицо, скрывая закрытые глаза, а пальцы скользили вниз, пока наконец Валентина клубочком не свернулась в изножье кровати.
Долгое мгновение она лежала неподвижно, и граф такой же мертвой громадой возвышался над ней, не в силах протянуть руку и отвести сероватые пряди с бледно-прозрачного лица. Но вдруг плечи мертвой дернулись, голова приподнялась, и Валентина вновь сильно чихнула, прикрывая нос ладонью.
— Прости, — граф за руки оттащил ее на середину кровати. — Потерпи, — и дотащил до подушки. — Ложись.
Он аккуратно завел неровно обрезанные им пряди за ухо, коснулся пальцем лба и запечатлел на нем поцелуй:
— Спи, а я буду смотреть на тебя спящую. Как и мечтал.
— Спите, Александр, и отпустите мою руку. Вы же мне муж, а не тюремщик…