Страница 6 из 21
– Да пойми ты! – Магомед с досадой мазнул взглядом по жене. Нам всем надо срочно осознать: куда мы катимся? Да что там… в какую бездну летим, ещё не достигнув дна? – перед ней неотступно маячили на лице мужа его чёрные, как гудрон, угрюмые глаза. – И заметь! Из которой, тем кто останется жив, снова придётся ещё подниматься…Но каким путём? Эволюционным…или опять революционным, через жуткую кровь и жертвы братоубийственной гражданской войны?! Вот в чём вопрос. Вот в чём ужас!
– Миша, я тебя умоляю!.. Это не наше дело… Мы прожили тяжёлую трудовую жизнь. Всё отдали своей стране, и кровь свою проливали, а потому, честны перед нею! В конце концов, какое-никакое у нас есть правительство, ему и думать, куда мы «катимся», «куда» летим…
– Молчи, женщина! Кого называешь правительством? Этих свиней-демократов, что топчут друг друга у кремлёвского корыта! Да у них желудок с рождения заменяет сердце. «Бабломер» – вот фетиш нашего безвременья! Диктатуру пролетариата, сменила диктатура денег. А страна без идеологии, без стратегической цели развития, без боеспособной армии, без спецслужб безопасности и прочих властных структур – равна стаду баранов обречённых на съедение. Рэкет и бандитизм захлестнули страну!
Вера, стиснув зубы, слушала несокрушимые доводы мужа.
Цедились дни, месяцы лихих 90-х, и после каждого такого горячего спора с мужем, оседала в её душе терпкая горечь. Тревога за жизнь любимого сверлила мозг, не покидала её днями, наведывалась и ночью, и тогда то, что копилось в измученной душе, взнузданное до времени волей, – рвало плотины: ночь всю до дна, она изводила себя мыслями, в слезах, кусая губы, чтобы не разбудить домашних, приглушить рыдания и нравственную боль убить физической. В подушку выплакивала соль слёз, думая в сердечной наивности: «Тяжёлая, неизлечимая болезнь мужа, должна обуздать его огненный пыл, заставить примириться с преклонными годами-сединами, найти компромисс с действительностью и наконец, всецело заняться своим здоровьем, помощью дочкам и внукам.
После таких ночей вставала она, как избитая: ломило всё тело, настойчиво, неутомимо стучали в висках серебряные молоточки, в опущенных, когда-то отечески пухлых узгах рта ложилась мужалая горесть. Старили Веру бессонные ночи горючие ночи.
– Нет, это невыносимо! – она чувствовала, как мечется в ней безысходное отчаянье. – Не жизнь, а сплошной Сталинград! Живём, как в окопах, на пороховой бочке! Армия, страна и завоевания Октября…А о наших девочках-дочках? О наших внуках! Как они? Тебя это не беспокоит?
– А по мне не видно? – он трякнул пальцами по столу.
– А вот меня беспокоит! – она бурно дышала.
– Э-э, ты почему грубиш-ш мне всё время?
– Ну, откуда хорошим манерам, воспитанию взяться? – она иронично фыркнула. – Мать без образования, сельская простота. Отца худо помню. Ещё до войны был да сплыл. – Вера вдруг круто поднялась с дивана, не глядя на него схватила тряпку с гостевого стола. Молча пересекла зал, полы то обвивали её ноги, то разлетались в стороны.
– Стой-й!
Его командирский окрик – твёрдый, как сталь, заставил её замереть у дверей. Ожидая гнева, зная его взрывной кавказский норов, она почувствовала, что сердце её бьётся слишком сильно.
– Кругом!
Она безропотно подчинилась. Не забыть Вере короткого взмаха мужниных глаз. Стояла у дверей, молчала, глядела в сторону, не смея поднять глаз. И всё же они столкнулись глазами. Из запавших глазниц нестерпимо блестел остро отточенный взгляд мужа. Он говорил, почти не разжимая стиснутых зубов:
– Ты что же себе позволяеш-ш?! Значит насчёт, как её?… «Каменной маски», «фальшивых очков»…что я надеваю…Это серьёзно? Я правильно понял тебя?
Вера обмерла, обвела комнату тяжёлым, болезненным взглядом, но сказала единым дыхом:
– Так точно, товарищ командующий! Разрешите идти?
Он стоял и молчал, всматриваясь в любимое, дорогое, как будто забытое лицо. Вай-вай…Она по-прежнему была хороша, хотя…Увы, время не пощадило её, измяло-истрепало былую свежесть. И не по его ли вине – из-за бесконечных забот-треволнений о нём, о дочках, о внуках, о семье? – раньше сроку сплелись под её глазами, у носа и губ, паутинки морщин? Сердце испытало кровяную боль от укуса совести, сострадания. Суровые глаза защипали близкие слёзы.
– А ты хорошо выглядиш, жена. – Он сдержанно улыбнулся.
– Да уж, – вкрадчиво, почти шёпотом огрызнулась она, – для забытой домохозяйки, брошенной на произвол судьбы…Я выгляжу сногсшибательно, товарищ командир.
Глава 3
Всё это одним жирным траурным мазком промелькнуло в его сознании. Снова затягиваясь сигаретой в кулак, из-под сведённой арки бровей, он незаметно скользнул по зловещему «мерседесу». Чёрная злая оса, с низким тяжёлым бампером, оставаясь на месте, будто принюхивалась к льдистому глянцу асфальта.
«Может быть, всё-таки показалось? Нервы? Мнительность…Возможно». Тревога понемногу утихла, растворилась в едком раздражении и страдании, коими он продолжал себя изводить. Перед глазами мигал неоновой красно-жёлтой рекламой «Макдональдс», похожий на стеклянный аквариум внутри которого, как пёстрые «гупёшки», бойко мельтешили проститутки, сутенёры, бомжи. Так выпадает на дно гнилого болота ил. Так выступает из пор больного липкая слизь сгоревших в болезни клеток. Садовое кольцо с видом на Китай-город, как положительно и все другие красивые одухотворённые места Москвы, увы, стали городским дном преступности и разврата, над которыми поработала химия распада, дорвавшихся до власти разрушительных ельциновских сил. Вот так, златоГлавая красавица Москва, по сговору Зла, незаметно обернулась столицей преступной-гламурной Рублёвки, а не предательски поставленной на колени, разграбленной и обворованной страны.
Танкаев бросил окурок в урну, взглянул на часы. Время было возвращаться с прогулки домой. Он решил спуститься в метро, когда услышал призывный настырный голос:
– Алле, генерал! Глухой, что ли?
На лице Танкаева появилась ироничная усмешка, похожая на трещину в бронзе.
Лихая брюнетка, с ярким вызывающим макияжем, в распахнутой замшевой куртке, стояла лицом к нему, смеясь хмельными дерзкими глазами. На неё из щели в огромном рекламном щите «Marlboro country» падал свет красного фонаря, точно кровавый закатный луч.
– Смелее, генерал! – она выставила вперёд, затянутую в прозрачный эластан ногу. В этой наготе будто не было бесстыдства, а лишь наивная беспечность беззаботной распутницы.
– Почему «генерал»? На мне погон нет.
– А мне так нравиться. Вот тут…подойди, не бойся, глянь! – сыпала она, легко пританцовывая на огромных шпильках, словно зажигала на дискотеке.
Магомед Танкаевич, отвлёкшись от своих мыслей, не перебивая слушал. Из-под каменного лба и серебристых бровей смотрели на проститутку серьёзные, тёмные, как чёрный кофе, изучающие глаза. Девица, продолжала пританцовывать, воровато, из-за его плеча, поглядывая на приоткрытую дверь чебуречной. Внезапно в танце она сама придвинулась к нему вплотную. Вдруг вскинула руки и, охватив его шею, заполошно зашептала:
Ты охринительный дед, генерал. Реально Шон Коннери! Даже круче…Я сразу на тебя глаз положила, как только ты подошёл. Тащусь от таких!
Она, скрестив пальцы за шеей, попыталась увлечь его за собой, но это оказалось невозможным, как если бы она попыталась сдвинуть с места каменный обелиск. Неожиданно крепкие, твёрдые, как железо пальцы, щадяще сдавили её запястье.
– Ты чо-о? В своём уме! Ну ты даёшь, дед, больно-о! Стой, стой! Ва-ауу! Не нравлюсь? Да ладно?..Не кобенься, давай оттопыремся? Уж я тебя раскачаю-у! Знаешь, какая я зажигалка…
– Мы уже на «ты»? Не слишком ли быстро погоняешь, ясай2?
У тебя…
– У меня 3-тий, зацени! – она сильнее распахнув куртку, выпятила
окатистую грудь, которая натянула блестючую кофту. – Слышишь, как бьётся сердце, мм? Ну куда ты, Шон? – она бесстыже прижалась к нему, и сыро дыхнула в лицо приторным запахом «Амаретто». – Или 3-ий не катит? 4-ый ништяк? – она понимающе подмигнула.
2
Девушка (авар.)