Марионетка для вампира

— Вторую задушили по пьяни два приятеля. Она обожала автомобили и всегда подвязывала шляпку шарфом. С нее я сделал вторую куклу. Шить было привычно. Я чинил девочкам одежду. За то меня иногда одаривали лаской. Но любила меня только Жизель и, поверь, не знаю за что… После десяти лет в притоне я не мог уже ничего чувствовать. Но вот ее убил уже я. В свой день рождения. Это был единственный день в году, когда я позволял себе с дозволения хозяйки напиться до потери сознания. Я толкнул девочку, гоня прочь. Слишком сильно толкнул. Это был несчастный случай. Его замяли. Я же долго плакал над третьей куклой. А потом узнал, что мать тяжело заболела и понял, что не смогу отпустить ее в другой мир, не повидавши. Только своим появлением, как и своим признанием, я ускорил ее уход. Не знаю, как она поняла, что я ее любимый Петер, не знаю. Последними ее словами стали такие: чтобы за все ее страдания я, кровопийца, век не находил себе покоя.

Барон замолчал и потер мне плечи, точно вытирал об меня влажные ладони.

— Сразу после похорон я ушел, хотя брат просил остаться, но я сказал, что привык жить самостоятельно. Я не сказал, где и как. И Милан, насколько мне известно, не предпринимал никаких попыток разыскать меня. К счастью, мы больше не виделись. Во мне что-то поменялось. Сначала я не обращал на это внимания, списывая подвешенное состояние на отголоски с фронта и тоску по матери, а потом… Потом я вдруг стал есть мясо недожаренным. И не только диета поменялась, я часто начал ловить себя на мысли, что мне хочется не приласкать девочек, а причинить им боль. На прокусанные губы они не обращали внимания. Это было привычно. Я пошел дальше — прикусил одной из них язык. Сначала мне довольно было почувствовать одну каплю крови, чтобы успокоиться. Но это продлилось недолго. Когда я в очередной раз выгнал разбушевавшегося самца, то вместо того, чтобы подать девице платок, припал к ее разбитому носу губами. Человеческая кровь имела совсем другой вкус, чем коровья или свиная, которую я тайком таскал с кухни. Но не это было самое страшное. Ужасно было то, что мне нравилось видеть в глазах этих девиц ужас. А добиться этого от тех, кто привык к жестокости со стороны мужчин, довольно сложно. Я боялся вместе с ними. Еще десять лет я продержался в заведении, а потом началась новая война. В меня стреляли, но я выжил, хотя по всем человеческим законам должен был умереть. Недостатка в крови тогда не было. Я жевал бинты. Следующее смертельное ранение тоже не принесло мне смерти. Постепенно я понял, что не безумен. Вернее, безумен, но не только. Меня будто заморозили. Я перестал стареть. Закончилась война, и я вернулся к старой хозяйке и ее девицам. Она сберегла трех моих кукол, и я обнимал их, как другие выжившие обнимали своих любимых. При новом режиме работать стало сложнее, но клиентов не уменьшилось. Я сдерживался так долго, как только мог, а потом выбирал самую обреченную из девиц и утолял жажду крови, становясь на время нормальным человеком. На время, Вера. Мое проклятье прогрессировало. Я делал новых кукол и складывал их в сундук, ключ от которого носил на шее, точно нательный крест. На десятой я остановился. Хочешь знать как? Или скорее, почему?

Я кивнула.

— Тогда позволь мне прилечь. И сядь у меня в ногах. Пожалуйста.

Я вскочила. Мы сделали это одновременно. Теперь я смотрела вверх, а он вниз. На мои губы. Только бы не поцеловал. Его рука уже запуталась в моих волосах, но… Барон только отстранил меня от дивана, чтобы лечь самому. Я машинально стянула куртку и укрыла ей барона.

— На стуле твоя шаль. В ней ты напоминаешь мне мать. Надень, пожалуйста…

На ватных ногах я дошла до стула и обратно. Положила куртку на подлокотник и закуталась в шаль. Барон согнул ноги в коленях, и я смогла опуститься подле него и даже облокотиться на спинку дивана. Мои руки судорожно сцепили края шали под самым горлом, минуя кожаное колье.

— Милан… Ой, простите… Петер. Но ваши сто лет не истекают этим летом…

Я специально не смотрела в сторону барона. Он распрямил ногу и придавил ею мою коленку, чтобы я не могла встать.

— Истекают, Вера. Я умею считать. Я просто не умею понятно рассказывать. Я пережил свою смерть на сто лет. Я должен был умереть в девятнадцатом году в возрасте двадцати двух лет, когда Милан, вернувшись домой, не открыл матери правду, и она обняла его с моим именем на устах. В этот момент Петер во мне умер. Я окончательно стал Миланом. И этот Милан не знал ни любви, ни жалости. Петер иногда высовывал голову, но с каждым годом все реже и реже, пока не встретил в притоне…

Барон поджал ногу и вытянул ее у меня за спиной.

— Об этом вечером, ладно? Мне безумно хочется спать. Если можешь, посиди со мной, пока я не усну. Если можешь…

Это он сказал уже с закрытыми глазами.

— Петер…

Барон не открыл глаз, но я поняла, что он меня слушает.

— Зачем вы сняли маску с брата?

Барон тут же сел. Рука его скользнула мне за спину. Я проглотила вторую палку, перекрывшую мне второе горло.

— Так я и думал, так я и думал… Это ведь не праздное любопытство, Вера? Успокойся только. Я его не убивал. Он слишком много пил. Сама понимаешь, на то были веские причины. Он умер еще до второй мировой войны, не намного пережив мать. Потому, без мужчины в доме, семья быстро потеряла особняк. Но это вечером, Верочка. Я не могу больше…

Однако ж он не лег, а развернул меня к себе:

— У кого кукла?

— Не знаю, — ответила я шепотом. — Возможно, у пана Ондржея. А, может, у Яна. Я не знаю, как долго тот отсутствовал, если вообще ездил в Польшу… Он был все время здесь, верно?

Барон не ответил. Тогда я спросила другое:

— Эта кукла не для музея, верно?