Страница 2 из 9
Запись номер стёрто до дыры. Я не способен любить и быть любимым. Часть меня, всё же, смогла осознать значимость самого созидательного чувства. Давно в молодости, и хочется сказать, что «неправда», я влюбился, кажется, в 11-й раз, но по-серьёзному – впервые. Однако и это не любовь, как сейчас понимаю, при этом – нечто близкое к настоящим переживаниям именно за другого человека. Проказница-судьба, в самый уязвимый для сердца момент, свела с очаровательной девушкой: сначала в магазине; потом несколько запланированных-случайных встреч в пригороде; яркая, цветочная кульминация, не слабее романа на 800 авторских листов – посиделка в кафе, 3 часа разговора ни о чём, о самом главном, если вспоминать… Её нежная эстетичность соответствовала этике деятельности – она посвятила себя живописи, и писала исключительно колоритные, пульсирующие картины. Даже в безнадёжно серых пейзажах её кисть усиливала цвета и свет так, что в них рождалась жизнь, мгновенно передаваясь зрителю… Кто же знал, что смакование настоящей пред-любви оборвётся так резко, как началось. Больно вспоминать. Время не залечивает подлинные раны.
Мы хотели погулять вдоль леса. Прогноз давал солнечную погоду с небольшими осадками во второй половине дня. Мы взяли зонты, но знали, что не воспользуемся ими: она любила дождливые и грозовые приключения, а я начинал любить то, что любила она, так сильно – до рассеянности рассудка. Тогда этого не замечал, целиком находясь в ней, а она около меня, награждая самой искренней улыбкой, которую я не видел ни до, ни после, как оказалось, последней встречи… Я затормозил – в кроссовку попал камешек; пришлось присесть, чтобы вытряхнуть. Милая Ми не хотела останавливаться, а я был уверен, что догоню её, и ничего не случится. Чем дальше её смех и мельче складки платья, вальсирующие с ветром, тем тревожнее становилось моим пальцам, завязывающим узел… Раздался удар молнии, как взрыв снаряда. Инстинктивно поднял голову в небо, которое незаметно заволокло чёрными тучами; на горизонте разбросало осколки Солнца, а лоскутья синевы давали кровоподтёки. И ещё… Пожалуй, тяжелее этого обрыва – моё сердце не испытывало. ТИШИНА. Ветер, птицы, растрёпанный шелест, сигналы машин в черте города; нарастающая дробь дождя, но не было самого главного – её СМЕХА. В противовес усиливался молчаливый КРИК из парализованного горла, кажется, ещё моего тела. Но я был уже не там: «Мне так ХОЛОДНО» – её последние слова на этой глухой планете. Я не желал оставаться на земле, на которой лежало её бездыханное тело, придавленное деревом. Хотелось думать, что она шутливо обнимается с природой, чтобы по новому открыть глаза, продолжить прогулку; написать картину о том, как мы все едины и уязвимы; поговорить ни о чём в пустом и тёплом кафе… Неважно, сколько прошло лет. Для меня эта незавершённая прогулка так и не завершилась. По-прежнему вижу её робко-улыбающееся лицо; слышу тёплое дыхание сквозь ветер и грозы, реанимирующее моё априорно чёрствое сердце… Милая Ми, на самом деле ты пережила меня – вечностью своей любви, воплощением моей совести. Прости.
Свобода… Начинается со слова. Но у нас она приговорена к просиживанию среди глухих, леденящих стен, где можно говорить всё, что угодно, но так, чтобы тебя не слышали софутлярщики. Подло и невежественно, когда мы, иногда, относимся к животным, как к людям. Разум, обращённый в заигрывание во имя прибыли и власти. Люди ничтожны. Приходится испытывать ничтожность вместе с ними. Откуда во мне прорастающая мизантропия? Отвращение к родине и тяга к чужбине, до свинчивания крови в венах…
Глава 1. Расщепление
Открываю глаза. Одна и та же картина, бесконечно раз меняющаяся в зависимости от освещения, угла зрения и того, как на этот угол реагируют другие, думающие, что «всё неизменно» и должно таким оставаться… Проходит мимо.
– Так, Так, опять спрятал таблетки? Нехорошо, усложняешь положение.
– Хотели сказать, «удлиняю»?
– Что, прости?
– Ничего… Я выпил таблетки 10 минут назад, а не спрятал. Хотя… как посмотреть.
– Стакан полон.
– Это не мой.
– Ну да, конечно… – что-то записывает в карту.
Проходит мимо, так называемый доктор. Доктор Пик – отвечает за все таблетки в корпусе. Иногда поглядывает на стаканы. На самом деле ему безразлично, кто и что выпил – главное, освоить «таблеточные статьи». В прошлом – завидный и влиятельный человек, занимающийся немалым бизнесом в сфере накрутки и откатов. Также по коридорам ползали слухи, что он грезил стать первым астронавтом, долетевшим до Солнца и обратно. Выяснив, что это неактуально и старомодно, бросил бредить в воздух; занялся «настоящими полётами». Как Доктор Пик стал доктором – самая большая загадка для меня в данную секунду.
– Мистер Так, с Вами всё в порядке?
– А что со мной?
– Несколько часов сидите и смотрите в одну точку… Выпишу ещё цикл «антибокеттов».
– Смотрю на соседа. Он несколько часов смотрит на меня и что-то нашёптывает. Кажется, ему нехорошо.
– Скоро отбой. Принесу ещё одеяло, ночью похолодание.
– Опять с отоплением проблемы?
Странная она, медсестра Мэри Поппа. Всегда в мини-юбке, просвечивающейся от малейшего дыхания ламп, особенно кварцевых. Зато верха строгие. Не успеваешь понять истинных мотивов её нахождения в облезших стенах. По форме – безупречна, могла быть моделью, хотя настолько «хороша», что это необязательно. Иногда специально роняю таблетки, чтобы она нагнулась, поднимая их, и показала, что на ней надето… Дело не в фантазиях: в мозг приливает кровь, начинаю яснее думать о жизни; чаще всего о том, что делает она дома, приходя с работы ночью?
– Опять на Мэри уставился? Извращенец. Ноги подними!
– Полы до дыр скоро протрёшь. Отвали, ни на кого не я уставился. Слежу, чтобы сосед не украл стакан.
– О, язык заплетается? Какой сосед?
Старик РобКоп и его вечная швабра. Не знаю, что было вначале. Он так долго мыл полы в этом лабиринте абсурда, что каждый его взгляд, вдох и выдох автоматически синхронизируется со всеми пылинками. Всё содрогается при наступлении его «сталинской тени» на границе наших малых, независимых государств. Боюсь дожить до того, как он чихнёт.
– Как дела сегодня, Вик?
– Меня зовут Тор.
– Знаю. Проверяю кратковременную память, не беспокойтесь.
– Я помню достаточно много и долго.
– Не сомневаюсь. Скоро мы Вас отпустим, Тор.
– Меня зовут Вик.
Квази-доктора! Думают, если надели белые халаты, то правят миром; могут решать, кого отпустить или оставить. По ту сторону стен – такие же халаты, разных цветов, и каждый решает, кому идти или остаться. Не вижу разницы, где найти и потерять. По обе ширмы разыгрывается один спектакль на всех.
Мир меняется? Если «да», то в какую сторону? Он меняется, и это уже хорошо: «куда и почему?» зависит от миллиарда факторов, на 99% мне неподвластных; но оставшийся 1% я должен реализовать на все 100%! Не помню, кто это сказал. Может, некто в кошмарном сне, где я, связанный по рукам и ногам с гламурным кляпом во рту, подвешенный за квартиру, наблюдал кощунственное следствие клептократии; гигантский бульдозер сравнивал с землёй сквер – единственное визуальное утешение в пустыне коммерческого апокалипсиса. Я ничего не мог сделать! И не хотел… Преступное, пассивное соучастие? А вдруг, это и есть гармония? Понять, как просто устроен этот сложный мир, чтобы его принять… Стоп! Гадский сосед всё же хочет украсть таблетки. Доктор!
– Какой сейчас год?
– Абьюз.
– Повторите…
– 1917.
– Уверены?
– По виду из окна, однозначно.
– Мы закроем окно. А теперь?
– 1970.
– Сейчас 2008.
– Предположим.
– Ночью Вас видели со шваброй, помните что-нибудь?