Страница 70 из 108
— Молоток положь! — изрёк спокойно Федор Алексеевич. — Погромы чинить потом будешь, а то Сибирь станет тебе домом родным.
Лицо упыря было серым, и решимость воевать с ним за честь княжны сразу улетучилась, будто и не было у Олечки Марципановой крамольных мыслей. Знала она про свою озёрную соперницу и успела порадоваться ее незавидной участи, но сейчас поняла, что ничего нет в мертвом сердце княжеского секретаря даже для собственной кровинушки. Чего уж там про неё, грешную, говорить.
— Пора бы веселым пирком да за свадебку!
Выдохнув, Федор Алексеевич присел на край лодки и поднял рыболовную сеть, которую успела за пару утренних часов сплести с горя бывшая курсистка, при жизни никогда не державшая в руках спиц.
— Не бывать тому! Сами ж знаете, что это мезальянс. Никогда князь…
— А при чем, позволь спросить, тут князь? — прошипел Федор Алексеевич, глядя исподлобья на свою зазнобу. — Светлана — моя правнучка, и лишь мне положено решать, кто хорош для неё, а кто плох. Али и ты решила, что я родства не помню?
Ничего не ответила больше Олечка Марципанова, испугавшись за собственную участь. Срок стенографских каторжных работ таял быстрее мартовской сосульки, а дальнейшего решения ее судьбы никто в этом доме пока не предлагал.
— Не помнил бы, — продолжал непреклонный судья глухим голосом, — незавидна была бы участь младенца, рождённого в Обуховской больнице от подобранной на улице матери. Не смей так на меня смотреть! Уж ты-то не смей!
Она и не смотрела. Как по команде, отвернулась к свежезаколоченному оконцу. И все же позволила себе наглое заявление, пусть и не решилась бросить его упырю прямо в глаза:
— Что ж хоронитесь тогда у меня и к князю не идёте, Федр Лексеич?
Специально назвала его на деревенский манер, но Федор Алексеевич и бровью не повёл. Пусть не видела Олечка лица его, да знала, что даже от взмаха чёрных густых бровей Басманова скрипела старая лодка.
— Я в семейные распри не лезу и в свою семью никого не пускаю…
— А есть ли семья у вас?
Теперь Олечка обернулась и замерла. Лодка не скрипела, потому что на ней никто не сидел. Федор Алексеевич стоял перед ней — Олечкой, а не лодочкой, на одном колене, а другой рукой держался за воздух, будто ему мешали ножны. На ладони у Фёдора Алексеевича лежало кольцо, настоящее, толстое, из червонного золота.
— Мне мезальянсы нынче по душе. Ну, душечка, в девицах засиделась, поди?
— Позвольте мне сесть, — голос у несчастной дрожал. — У меня коленки трясутся.
— Вставай рядом на колени, — и Басманов опустил второе колено, как перед богом.
Пусть вместо золотого иконостаса было у них простое заколоченное окошко, но невеста рухнула перед ним, будто подкошенная.
— Что дрожишь вся? Мне тепла в отношениях хочется. Холода на службе в достатке.
— Не буду больше… — зажмурилась бывшая курсистка. — Дрожать…
Но глаз не открыла, только ощутила, как давно желанное кольцо заняло почётное место на безымянном пальце ее правой руки, которой коснулись вскоре знакомые до боли губы. Тогда только осмелилась жена взглянуть на законного своего мужа.
— Зря, получается, окно заколачивали? — пролепетала бывшая курсистка, а нынче законная супруга самого Фёдора Алексеевича Басманова.
— Чего зря-то? — усмехнулся тот, отряхивая колени от пыли. — Я никуда отсюда уходить не собираюсь. До заката уж точно…
— Так боитесь князя, значит? — поднялась с колен и Олечка Басманова, но платья не одернула.
— Машенька, боюсь, дурниной орать будет… А у меня уши больные на бабский крик. Наслушался до тошноты при жизни ваших визгов!
— Да и пущай орет, — улыбнулась новоявленная жена. — Я вас в обиду никому не дам.
— Вот в чем, в чем, а уж в этом я не сомневаюсь. За доброй женой, как за каменной стеной, — усмехнулся Федор Алексеевич и выглянул за дверь. — Право слово, лучше б орала, чем так… На женский норов, доподлинно нам известно, нет угадчика. Не желаешь ли в разведку сходить, женушка? Куда Сатана не поспеет, туда бабу пошлёт, — в конец расхохотался княжеский секретарь.
Олечка Басманова поклонилась мужу, как должно, в пояс и только потом шагнула к двери.
— Дайте мне, Федор Алексеевич, сеть рыболовную, что ли… Для острастки, так сказать.
— Что же это ты, рыба моя, никак курицу сетью собралась ловить? — рассмеялся Басманов.
Олечка в девичестве Марципанова выпрямилась и проговорила хриплым боевым шепотом:
— Я безоружной туда ни ногой! Вот вам крест, — и скрестила плавником ноги, хоть с балетом не была знакома вовсе.
Еще и голову гордо вскинула, как положено знатной даме, госпоже Басмановой. Смотреть на неё было одно наслаждение для новоявленного мужа. Он аж до клыков в улыбке расплылся.
— Будь ты неладна! — усмехнулся и швырнул жене сеть. — Я уж свою золотую рыбку вытащил из синего моря… Буду теперь тихо сидеть в своём корыте.
И залез в лодку, закинул руку за голову и прикрыл глаза с мыслью: будь что будет, ибо хуже все равно уже некуда. У бабы муж должен быть, а у дитя оба родителя. Перестанет Машка место Олечке указывать, не будет Олечка по рекам и каналам от обиды мыкаться. Сердце у него пусть и каменное, а порой болит, как не болело при жизни, на ее слезы глядючи. А ведь болело и за жену, и за сыновей, и за многих ещё ох как болело… Никто, правда, не верит в басмановскую человечность, да и бог им судья, а его давно высшим судом осудили на такую каторгу, с которой и рад бы из града Петрова в Сибирь убежать, так не найти ведь желающего на его место. Это только свято место пусто не бывает, а его — проклятая работенка задаром никому не нужна! Мирослав лишь красиво говорит, да мотыги в руки не брал. С литераторами все общается, а Авгиевы конюшни не княжеское дело разгребать — псы на то придуманы Господом Богом и его приспешниками. Вот и не откроет рта Мирославушка. Все честь по чести будет, как он, Басманов, того желает… Не для себя — у самого все давно само собой сладилось — а для Светланы. От судьбы не убежит человек, если только бес все жизненные нити не спутает и в паутину не поймает на веки вечные, а судьба у девки незавидная на ручке-то вырисовывается…
— Придушить не придушу, а удовольствице от попыточки получу…
Не на того напал Бабайка. С левой руки в поддых получил и в угол мячиком отлетел.
— Пшел вон из спальни моей жены! — высунулся из лодки растрёпанный Басманов. — Ещё раз увижу здесь твою волосатую харю…