Страница 62 из 108
Княгиня заказала для него поздний извозчичий ужин из той самой колбаски, яичницы и хлеба и, спросив чая для парня, осведомилась о кофе для себя:
— У нас только цикорный имеется, — поклонился ей человек, дрожа всем телом.
Знали тут княгиню Кровавую, боялись и не любили. Но не уважь ее, так лошади в первый же выезд подавят народу тьму-тьмущую или столкнутся с конкой или, не приведи Господь, с таксомотором.
— Да хоть какой! Чай кофейная столица мы. Это в Москве пусть чаи распивают, — и тут же бросила Мария в лицо молодого рязанца грубым голосом городового: — Поезжай прочь, чего остановился!
Но в темном зале, куда она вытолкала его с кухни, парню закричали иное:
— Ванятка, заиграй песню!
И паренек взял протянутую гитару. Любила княгиня ездить сюда и не любила к калужским извозчикам в «Хиву» — там и по соточке тайкой выпивали, и во дворе силой на кулаках мерились, а ей сейчас ни хмель чужой, ни злость не ко двору пришлись бы. А здесь в «Рязани» только песни пели, коль радостно было, или слезы лили, коль часто от седоков слышали в свой адрес «болван».
Подействовала на княгиню ключевая вода, лился цикорий в горло, не просясь обратно на свет божий, который зиждился уже в оконцах. Всегда после святого источника приходила княгиня в извозчичий трактир испить чистой рязанской крови с молоком да без молока, но с цикорием. И сейчас подняла руку парня со струн гитары и принялась пальцы его перебирать, шепча поговорку про то, что какой палец ни укуси, все равно больно. Но ему больно не будет, не будет… Ванятка и не заметил, как она сухими губами к его руке припала, и не увидел, с какими кровавыми отринула от него, громко смеясь. Только этот смех и останется в памяти рязанского парня.
— Два гривенных за караул, — бросила она деньги дворнику, и дядя Митряй склонился перед ней в поклоне. — Через два часа заберет моих лошадок Кузьмич. Стребуешь еще денег с него, не спущу…
— Помилуйте, матушка…
— Не подаю сегодня, — подмигнула ему довольная княгиня и вышла в ворота, вслушиваясь в звонкий окрик молодого рязанца, отправляющегося на утренний заработок:
— Пособь выехать! — кричал покусанный ею Ванятка.
Самой ей не добежать до дома в сумраке — села она в экипаж, как бледная тень тех дам, которых встречают извозчики в черных выходов ресторанов не одних. Теперь незазорно и прикрикнуть: "Поезжай, болван, поскорее!"
— Дядь Вань, все дома? — спросила довольная хозяйка, срывая в прихожей с головы платок.
— Никого-с нету-с, — ответил дворник, запинаясь.
— Ни князя, ни Федора Алексеевича? — изумилась княгиня.
Неужто доставка Сашеньки и Прасковьи в подвалы Фонтанного дома оказалась делом настолько хлопотным?!
— Они есть-с. Княжны нет и басурманина этого нету-с…
— Как нету? — ахнула княгиня и чуть не села мимо стула. — Где же они?
— Я надеялся, что Светлана с тобой…
В дверях столовой стоял князь Мирослав, и никогда еще Мария не видела его таким бледным. У нее самой вся высосанная из рязанских пальцев кровь отхлынула в пятки. Краше всех была бы здесь сейчас кровавая тень Княгинюшки Умилы, но от нее имелся лишь узелок с копорским чаем, зажатый в дрожащих руках княгини Марии.
Глава 32 "Секреты носового платка"
Граф фон Крок не сводил глаз с носового платка, которым Светлана прикрывала нос — от тлеющей бумаги в комнате стоял нестерпимый смрад. Платок в тон юбке и сапожкам — красный. Граф всмотрелся в вышивку: нет, не обережная — обычная дамская, цветочки уж больно похожи на фиалки, которыми украшают корзиночки с фруктами. Он успел заметить, что в доме князей Кровавых выращивают на окнах в горшках землянику. Она тоже почти вся покраснела. Он подошел к окну и отдернул портьеру — здесь тоже расположился миниатюрный садик. Граф сорвал несколько ягод, самых крупных и сочных, и галантно протянул княжне на ладони, прикрытой его носовым платком.
Светлана на секунду отняла свой платок от лица.
— Как мило с вашей стороны… — она даже чуть присела перед ним, прежде чем подставила ладошку, чтобы тот ссыпал в нее ягодки. — Дайте мне ваш платок, умоляю… Мой до невыносимого пропитался гарью! — добавила княжна, отправив всю горсть в рот, точно деревенская девка в лесу.
Граф исполнил просьбу — у него платок просто белый, но с тонким красным бордюром. Снова красным, а он не мог вспомнить, когда и где приобрел его.
— Вы любите красный цвет? — поинтересовался трансильванец, смачивая платок в воде кувшина.
— Нет, — пробубнила Светлана, снова прикрыв нос. — Это просто дань моде. Княгиня читает исключительно французские журналы. Или вы решили, она обряжает меня в красное, чтобы соответствовать фамилии?
Он улыбнулся, зная, что княжна тоже улыбается, втягивая губами белоснежный квадрат чужого платка.
— Не несите вздор, княжна! — граф отвернулся, чтобы поправить пальцем тлеющий листок последнего письма. — Я не берусь судить вашу мать… Но вы прекрасны в любом наряде. Даже в красном.
Даже в красном — пропело эхо в его голове. Возможно, это галлюцинации, голодные. Но, к счастью, юбка княжны все же действительно красная, как и земляника — во всяком случае граф надеялся, что не заставил княжну вкусить зеленых ягод.
— Вы сегодня расточительны на комплименты, граф, — прошептала княжна, сощурясь то ли из-за дыма, то ли для того, чтобы сильнее подтрунить над ним. — Бросайте это дело… А не то я перестану их ценить. Да, не забудьте сказать матушке, что вам безумно понравился портрет князя…
— Какой портрет? — не понял граф, и тогда княжна подняла с прибранной уже кровати подушечку с вышитым сычом.
— Вот этот самый. Вы сказали, что это прекрасная работа…
Светлана смеялась теперь в голос.
— Сумасшедшая! — повысил голос граф, силясь не рассмеяться.
— Моя мать или я? — не унималась княжна.
— Обе!
— Боже, граф… Снова комплимент! Мы же договорились… — и зажмурилась. — Да когда уже эти чертовы письма догорят?! Я сейчас разревусь по новой. Пойдемте уже вон, покуда я не упала в обморок, — простонала Светлана и сделала шаг к двери.
Граф подхватил тазик для умывания и направился следом за княжной к печи.
— Где все? Мы, кажется, провели наедине уже более часа, — обернулся он, закрыв печную дверцу.
Княжна в ответ подмигнула ему и указала пальцем на соседнюю дверь.