Страница 6 из 108
— У тебя есть другие предложения?
Лопата, уже вошедшая в податливую мокрую землю на три пальца, вновь замерла, и небесно-голубые глаза сквозь разбавленную дождем темноту вопросительно уставились в черные, подернутые тенью от длинных ресниц, очи.
— Не мне тебе объяснять, — начал Федор Алексеевич, — что выражение — здесь пахнет домом, образное и никак не связано с вонью прогнивших за столетие бревен этого прекрасного строения. Да и вообще, этот домик имеет историческую ценность, и разбирание его на бревна можно считать верхом вандализма. И так ведь без нашей помощи разваливается в скором времени.
Мирослав погладил стену.
— Да, нет, сто лет еще точно простоит. Раньше-то на совесть строили… Давай ближе к делу. Что ты предлагаешь?
— Домовенка украсть. Ему сейчас лет сто должно быть, мы ж его младенчиком видели, когда с Пушкиным сюда приезжали старушонке Яковлевой родное гнездо показать. И игрушка для Светланы будет, и дух родного дома для Арины Родионовны.
— Федька, а ты временами, гляжу, не совсем околотень!
Мирослав отбросил в сторону лопату, в свой черед отряхнул перчатки, припал к венцу и прошептал:
— Бабайка, а Бабайка? Выходи!
Тишина.
— Бабайка, выгляни в окошко, дам тебе горошка.
Ответа вновь не последовало.
— Федька, придётся тебе в подпол лезть и вести переговоры с его родителями. Скажи, что на каникулы домой отпускать будем. Надеюсь, у тебя найдутся веские аргументы.
Федор Алексеевич отлепился от берёзы, прошёл по чавкающей жиже вокруг дома, нагнулся, чтобы взойти на крыльцо, и бесшумно отворил дверь. В сенях пахло сухими дровами, сеном и конской сбруей, которой давно не пользовались. Федор Алексеевич выпрямился и тут же с тихим ойком вновь пригнулся, ударившись о висящую над дверью ржавую подкову. В избу дверь была плотно затворена, но незваный гость все равно прекрасно слышал мерное дыхание спящих хозяев. Он присел, чтобы открыть дверь в подпол, но тут в печи за стенкой что-то гулко ударилось о чугунный горшок.
Гость замер, но хозяева не проснулись. Тихо скрипнула дверь, и в сени высунулся лохматый седой старичок с тусклыми глазами. Его льняная рубаха, подпоясанная красным поясом, была вся в саже, а сквозь стоптанные лапти виднелась старая онуча. Он хмуро глянул на гостя, который не поднялся навстречу, потому как знал, что старичок не дотянется ему и до пояса, и разговора по душам не выйдет.
— С чем пожаловал, Федор Алексеевич, чтоб ещё сто лет тебя не видеть?
— И тебе долгие лета, Суседко, и хозяйке твоей.
— Ты мне зубы-то, упырь, не заговаривай, с миром ты не ходишь по домам. Я ваш разговор с Кровавым князем слышал. Не отпущу к вам сына, хоть стращай, хоть не стращай. А попробуешь силой умыкнуть, пеняй на себя. В домовище от меня не спрячешься. Ух, я всю вашу семейку…
Домовой затопал ногами, и дом зашатался.
— Тише ты, — Федор Алексеевич простёр руки в сторону затворенной стариком двери, нагоняя глубокий сон на семейство Трашковых. — Не буйствуй. Гляди, что у меня есть.
Он достал из кармана пряник — пусть старый, немного чёрствый, с обсыпавшейся сахарной глазурью, и мокрый как и его хозяин, но все ещё притягательный для носа домового из крестьянской избы. Федор Алексеевич слышал, как прорезает воздух посапывание старика, но держал лакомство близко к себе.
— Каждый день буду покупать пряник для твоего Бабайки, а в праздник глазированный фрукт у Абрикосовых.
Домовой зачесался — везде, хотя начал с уха. Он не знал, что такое «глазированный фрукт», но ароматный пряник живо будоражил голодное воображение привыкшего к житнику старика. Он даже потянулся к нему руками, но гость с белеющим в темноте лицом только предостерегающе покачал головой.
— Ну так что? Отпускаешь с нами сына?
Старик пожирал пряник глазами. Казалось даже, что из бесцветных, они стали зелёными.
— Не было такого, чтобы в роду у нас упырьские прислужники водились… И не бывать тому…
— Ну поминай как звали.
Федор Алексеевич сунул пряник обратно в мокрый карман, выпрямился и двинулся к двери, помня, что надо успеть нагнуться до встречи с подковой. За спиной раздавалось сопение с придыханием, но ночной гость знал, что домовые запрыгивают только на грудь да и душить упыря глупо. Так же гость понимал, что пока раздаётся сопение, игра не проиграна.
— Живой ребёнок, говоришь?.. Шшшшш
Федька остановился, но не обернулся.
— Родионовну в няньки, говоришь?.. Шшшшш
Федор Алексеевич обернулся. Взгляд его на мгновение задержался на нервно дёргающихся скрюченных пальцах старика, но быстро вперился в его всклоченную макушку.
— В мешке его неси завязанном, — сказал княжеский секретарь сухо. — Мать пусть не убивается, на праздники домой отпускать будем. Шестьдесят вёрст — не тридевятое царство. А лапищи-то свои не тяни. Сначала мешок, потом пряник. Кошку можешь не подкладывать, я сквозь рогожу вижу. Живо!
Домовой кряхтя и сопя полез в подпол. Там что-то зашуршало, заныло, завыло, запричитало. Федор Алексеевич вертел в руках ароматный «аргумент» и слабо улыбался. Переговоры с домовым — это уже ни в какие ворота не лезет, обмельчал… Хоть бы война какая, что ли — пусть мечом не помашешь больше, но вот высосать из врага кровь с чувством выполненного перед матушкой Русью долга любому патриоту-упырю приятно.
Вытащенный из подпола мешок сопел, пыхтел и брыкался, не реагируя на отцовские понукания. Освободившейся от пряника рукой, Федор Алексеевич полез в другой карман, вытащил горсть изюма и высыпал в мешок. Мешок тут же притих и весело зачавкал.
— Куда… — гаркнул домовой.
Федор Алексеевич уже закинул мешок за плечо и занёс ногу над порогом.
— А на дорожку присесть?
Упырь улыбнулся, показав идеальные зубы без какого-либо намёка на клыки.
— Вы уж без меня, как-нибудь, с хозяюшкой… Я что-то все молитвы подзабыл за давностью лет…
Он осторожно ступил на первую доску старого крыльца и постарался, согнувшись в три погибели, перепрыгнуть сразу на ступеньку на уровне земли, чтобы ничего не скрипнуло. Дождь моросил или накрапывал — промокшего насквозь упыря правильно подобранный глагол в данный момент не особо интересовал. В сфере его интересов сейчас был только Мирослав, чья мокро-серая статная фигура маячила в огороде. Князь что-то дёргал из грядки. На хлюпанье ботинок он обернулся и в один прыжок оказался подле своего секретаря, держащего в мешке добычу.