Страница 48 из 108
Вслух она говорила так: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Говорила страшным шепотом и тут же смеялась звонко. А дело было на скамейке, и она никогошеньки не стеснялась, потому что по двору не расхаживали даже куры. Осиротевшие они тихо кудахтали в своём курятнике по сгубленному ни за что ни про что, а ради залетного вампира, мужу, защитнику и самому наикрасивейшему петуху во всей земле русской. Княжна же смеялась, потому что чувствовала себя в полной безопасности: рубашка, пусть и со следами петушиной крови, по-прежнему оберегала ее от всевозможного зла. Впрочем, кроме графа фон Крока, зла на пару верст окрест никакого и не было. Сельская нечисть ее любила: по-своему, конечно, иногда называя нехорошими словами, но что бы какое насилие над ней учинить — ни-ни, ни в жизнь, ни в смерть.
— Ну вот и славно, — улыбнулась Светлана, потрогав на рубахе пальцем сухие кровавые разводы. — Можно и мне баиньки.
Она поднялась, оправила единственную льняную юбку и двинулась к овину, держа в руке атласную ленту. Одну она вплела в косу, а вторую приготовила в дар Дворовому.
— Дедушка! — позвала Светлана тихо, просунув голову в зазор между заколоченной дверью и бревнами сруба.
В разбитой печке что-то зашевелилось, и княжна выставила вперед ленту, свисавшую аж до самого пола, не шибко густо присыпанного соломой. Вылез из печки черный котище с глазищами в половину морды и вперевалочку пошел к ней, а там хвать лапой ленту, а Светлана возьми и руку к самому потолку подними. Коту уже и не поймать самому ленту, когтями по подолу княжны хвать! Тронул оберег и, зашипев, в дальний угол овина отпрыгнул, а оттуда уже старичок с ноготок на обидчицу глядит. От кота только лапы мягкие остались, да глазищи горящие. Ростом, пусть и не совсем с ноготок старичок этот вышел, но не выше колена. А злости в нем до потолка накопилось.
— Ленту брось! — промяукал Дворовой злобно.
Княжна кинула, но лента далеко не полетела, почти что у самых ее ног опустилась. Пополз старичок было сначала на четвереньках, а потом все же руки поднял и только оставшимися двумя кошачьими лапками бесшумно солому ворошит. Схватил цепкими пальцами ленту и тут же в карман спрятал. Развернулся и к печке обратно пошел. Глядит Светлана, а хвост черный уже за ним следы заметает.
— Погоди, дедушка! — крикнула она взволнованно.
Хвост исчез, и Дворовой обернулся.
— Остаться позволь. Я в уголке тут, на соломе прилягу… Да что зыркаешь так? Сна твоего не потревожу…
— Уж потревожила! — оскалился на кошачий манер старичок. — В баню ступай — и тепло, и привольно…
— Да как же привольно, когда папенька там! — хихикнула княжна.
Дворовой блюдца глаз в щелки светящиеся сразу превратил.
— К Туули давно утопал князь твой. Пусто там…
— Как к Туули?! — всплеснула руками княжна. — Брешешь!
— Хлеб-соль ешь, а правду режь! — прошипел Дворовой. — Да куда козой поскакала?
А княжна уже на половине пути к баньке была. Дверь распахнула — никого, лишь пучки полыни под потолком от ее напора закачались. Прислушалась — тишина, а не бывает так, чтобы кто-нибудь из русалок да не пел. Распахнула вторую дверь: жаром на нее пахнуло, но полки все пусты. И веник нетронутый в лохани лежит.
— Да как же так… — ахнула Светлана и тут же рот ладошкой прикрыла.
Головой затрясла, слезы отгоняя:
— Сашенька, Сашенька…
Хлопнула дверью, выскочила во двор и, задрав рубаху до самых коленок, побежала по тропинке, что есть мочи. В ушах ветер свищет, все мысли выдул — что сделает, что скажет, не знает, но бежит. Коса растрепалась, вот-вот ленту обронит. Да что там лента! Сашенька! Успела Туули человеческий облик ему вернуть? А если не успела, захочет ли князь помогать полюбовничку княгини? Как взыграет в нем мужская обида, так все — пиши пропало!
Бежала Светлана. Холодно, не холодно в одной рубашонке. Кому как, а ей сейчас бы в самый раз в ледяное озеро нырнуть, остудиться. И как только подумала об этом, так ноги с большой тропинке сами в лес свернули.
— Не время! Князь не велел! — застучала Светлана ногами, чтобы слушаться начали, чтобы не смели путать пути ее русалки негодные.
Отступили злые русалочьи чары. Сумела Светлана обратно на тропинку выбраться, пусть и все ноги исколола. И давай дальше бежать. Под ноги совсем не смотрит. Другая б давно кубарем летела, но видно дедушка Леший берег княжну, корни деревьев из-под ног ее отодвигал. Еще немного, еще чуток… Но нет, упала княжна и прямо лицом в прелую хвою.
— Куда бежишь, подруженька?
Подняла голову Светлана, а ей Дуняша руку протягивает. Сейчас как схватит и не вырвешься больше, закружит до обморока.
— Не твоего ума дело, — буркнула княжна и напрямик пошла.
Отступит сейчас мертвая дева — никогда ей супротив оберегов, с поганых времен охранявших живых, не выстоять. Обошла русалку княжна, а та следом все равно бежит, руки тянет. Светлана не оборачивается, не видит, но чувствует приближение влажных пальцев отцовской любимицы. И чем она нравится ему, ума не приложит! Как после княгини Марии на подобного заморыша посмотреть можно? Или от холодности жены бежит князь в мокрое царство недалеких простодушных дев? Нет любви в их доме, а была ли когда-либо, то княжне неведомо. Наверняка знает лишь то, что чувствует, а не то что глазами видит — напускного много в родительских отношениях. Больше даже чем всамделишного. Из каждого взгляда фальшь так и сочится.
— Погоди, Светланушка, не беги… Я не со злом к тебе, а с добреньким! — запыхалась уже русалка. Не от бега, а от борьбы с оберегами. — Не тревожь бабку. Неможется нынче князюшке нашему, еле довела его горемычного до землянки. И прогнал меня прочь — не хочу, говорит, чтобы видела ты, как плачу… Не ходи, Светланушка, не смущай князя нашего.
Замерла княжна, выпрямилась, но не обернулась.
— Ответствуй, что в землянке видела?
— Ничего, — раздалось за спиной. Совсем близко и все же далеко. — Не дошла до землянки с ним. Дедушка Леший довел его за меня. Перед ним не совестно немощным быть. Не ходи, Светланушка, не смущай отца своего…
— Не могу не идти. Не один он там, — отчеканила Светлана и зажмурилась. — Друг мой в беде, и знаю, осерчает князь так, как на моей памяти не серчал еще…
— Так подавно не ходи! — выкрикнула Дуняша. — Схоронись у нас в омуте, а минует беда, на поклон пойдешь… Князь наш добрый…
Обернулась княжна, плечи распрямила еще сильнее, спину чуть ли не коромыслом выгнула.
— Не должно отступаться от сделанного. Идешь со мной?