Страница 25 из 108
— Знаю, — и Светлана снова глаза опустила.
— Вот и ладно, коли знаешь, — буркнул князь. — Ну-с, чего стоишь? Пошевеливайся и чтобы духу твоего тут не было, покуда всю мерзость из графа этого не выпарю…
И князь, подхватив, ведро побежал к колодцу. А княжна, приказав Бурому дожидаться ее на пороге, придержала для оборотня тяжелую дверь. Вступив в пахучий полумрак предбанника, Раду тут же посетовал на жару.
— Вам-то, право, что бояться? Огня давно нет, да и жар невелик, — и когда Раду так и не двинулся от порога, княжна ахнула: — Неужто обиделись на слова князя? Так папенька употребляет слово «мерзавец» не в значении гаденький, а в значении холодненький… Впрочем, недолго графу осталось холодненьким быть. Федор Алексеевич говорит, что жар в бане до костей пробирает — снова себя живым чувствовать начинаешь, а после веника так и кажется, будто вновь горячая кровь по венам бежит.
Княжна затолкала корзинку с крапивой под лавку и с тяжелым вздохом сняла с крючка два веника. Раду по-прежнему молчал, и она для проверки или острастки потрясла веником перед носом оборотня.
— От березы мне ничего не делается, — ответил Раду серьезно. — А плачу осин я только подвываю. Приказывайте, все сделаю.
— Вот и славно! Тогда держите веники и черпак заодно захватите.
Княжна открыла дверь в парилку и пропустила господина Грабана вперед. Указала ему на лохань и попросила залить в ней веники квасом из бочки, что тот и сделал осторожно, чтобы не замочить перчаток. Сама княжна тем временем встала ногами на нижнюю полку, чтобы забрать с верхней серые рубахи с аккуратной вышивкой, и вышла с ними в предбанник.
— Полюбуйтесь, что мои подруженьки из крапивы шьют, — обернулась она к раскрасневшемуся оборотню. И заметив что тот ухватился за притолоку, вскрикнула: — Бегите скорей на улицу!
Но выбежать трансильванец не успел — дорогу ему преградил князь с полным ведром кваса и, схватив за шкирку, вытолкал на улицу, где с ног до головы, несмотря на добротное пальто, окатил квасом. Раду затряс головой, а потом принялся отфыркиваться и отряхиваться, прямо как всамделишный пес. Только толку из того особого не вышло. И князь, вырвав из рук княжны одну рубаху, протянул ее оборотню со словами:
— Ступайте в баньку, дружище, и переоденьтесь, а наряд ваш к вечеру просохнет…
— Благодарствую за заботу, — пробормотал все еще розовый оборотень. — Только я, с вашего позволения, в своем останусь. Обсохнет и так.
— Да будет вам рдеться, точно красная девица! Ступайте и переодевайтесь… Красоваться здесь не перед кем, а вот насморк схватить, как пить дать. А у нас сальных свечей не водится, все из пчелиного воску…
— А на что мне сальные свечи ваши, позвольте полюбопытствовать?
— Как на что? — рассмеялся князь. — Сальная свечка самое верное средство от насморка. С вечера намажешь ноздрю, утром насморк как рукой снимает.
— Премного благодарен за разъяснения. Однако ж…
Раду метнул молящий взгляд в сторону княжны, и та улыбнулась:
— Да полно вам конфузиться будет. Граф вон сам у меня рубаху испросил, а пальто ваше мы в ключевой воде выполощем с подружками…
— Ты б лучше подружек кликнула и за графом послала, покуда не усыпила его сила толстовского слова, а с господином Грабаном я уж сам как-нибудь разберусь, без бабского участия…
И князь, снова за шкирку, затолкал мокрого беднягу обратно в баню, а княжна, прижав к груди оставшиеся рубахи, крикнула:
— Папенька! — Князь обернулся. — Русалки наши, видать, не только по пятницам работали. Вы уж с ними поласковее сегодня…
Князь сощурился и выдал медленно, по слогам:
— Одна юная особа имеет привычку забываться… — и потом отдал приказ ледяным голосом: — Ступай к бабке, собери полыни на обратном пути, и чтобы духу твоего здесь не было до заката… А коли прознаю про озеро, пеняй на себя. В колодце сидеть будешь! И на слёзы не посмотрю.
Светлана попятилась и бросилась бежать, как только за князем захлопнулась дверь. Бурый порычал для виду на баню и побежал следом, все норовя ухватить княжну за подол.
— Да ты нынче сам не свой! — выдрала она рубаху из волчьих зубов. — Что стряслось? Скажи уже человечьим языком, а то сейчас все нити из моих оберегов повыдергаешь! Кто защитит меня тогда? Ты, что ли? Зубы у тебя коротки будут!
Но волк молчал и не пускал ее дальше, к дому… Рубаху хоть и выпустил, да обежал кругом и встал на дороге — уши прижал, скалится, рычит…
— Вот ведь незадача! Да пусти ж ты меня, говорят! Или бешенством от трансильванцев заразился? Так не кусал тебя этот Раду, кажется! Уйди ты уже!
И княжна сделала шаг. Только не твердый, с опаской — волк еще сильнее зарычал на неё и обнажил желтые зубы.
— Да будь же ты неладен, злодей! — выкрикнула княжна и присела на корточки. — К кому не пускаешь, хоть скажи: к графу сама не пойду, не ослушаюсь князя. А Сашеньке помочь надо. Никого у него, кроме меня, нет в этом мире. Ну, а что пнул тебя разок, забудь… Сам напросился. А хочешь толковать об обиде своей, так на беседу человеком являйся, а не зверем. Ну что? Пустишь меня наконец?
Теперь она могла смотреть ему прямо в глаза, и волк спрятал зубы и скуля подошел к княжне, чтобы подлезть мордой под руку.
— Позлился и будет. Ну вот, теперь ластишься… Знаешь, у меня вот тоже особое нервное ощущение. Это все из-за Сашеньки, я знаю… Ты бы лучше нашел, где подруженьки мои схоронились… Не видать их нигде.
Бурый попятился и вылез из объятий княжны. Светлана поднялась и, не отряхиваясь, побежала к частоколу следом за волком, задрав рубаху аж до колен. Потеряла по дороге туфлю, но не остановилась. На облучке, точно на троне, восседала высокая девушка с очень бледной, почти прозрачной, кожей. Ее распущенные русые волосы венчал венок из крапивы. А серую рубаху рвал в стороны предрассветный ветер.
— Здравствуй, Прасковья! — выкрикнула княжна, но русалка не шелохнулась.
Из леса крался туман, а вместе с ним подкралась к живой девушке и стайка утопленниц. И вот русалки с диким хохотом выскочили на дорогу и, заключив Светлану в кольцо, принялись щекотать — она металась от одной к другой, не в силах вырваться. Бурый носился кругом и клацал зубами, но хватал лишь туман, так ловко уворачивались от волчьих клыков озорные озёрные жительницы в рваных рубахах. Пока на козлах не встала Прасковья.
— Брысь! — сказала она тихо, и русалки мигом оказались позади экипажа.
Прасковья спрыгнула на землю и пошла к Светлане, а остальные четыре утопленницы, припав к земле, теперь лишь несмело выглядывали из-за колес. Не дойдя до княжны двух шагов, русалка остановилась, и минуту обе девушки — живая и мёртвая — смотрели друг другу в глаза, ни разу не моргнув, а потом, не сговариваясь, бросились друг другу в объятья и замерли.