Крик ангела

Азирафаэль сузил глаза, но ничего не сказал. Голубые огоньки в глубине черноты мигнули, словно в растерянности, качнулись из стороны в сторону.

— ОДНА ВЕДЬМА КАК-ТО ПРЕДЛОЖИЛА МНЕ ЧАЙ. С ПЕЧЕНЬЕМ, — снова заговорил Смерть. И Азирафаэль мог поклясться, что голос его прозвучал как-то странно, словно с намеком. Помолчав, Смерть добавил: — ЭТО БЫЛО… НЕОБЫЧНО.

Намек проступил явственнее.

— Я слишком устал, чтобы тратить силы на то, что тебе даже не нравится, просто кажется необычным. И ты так и не ответил на мой вопрос.

К тому же из кухни не видно дивана, а я тебе не доверяю.

— РЯДОМ С ТОБОЙ ТВОРЯТСЯ ИНТЕРЕСНЫЕ ВЕЩИ, АНГЕЛ. Я ПРИХОЖУ — И ОКАЗЫВАЮСЬ НЕ НУЖЕН.

А вот это был удар, причем для человека сродни удару в солнечное сплетение[12]. Если бы дыхание являлось для Азирафаэля необходимой функцией, то в этот момент его бы наверняка перехватило.

Крик ангела.

— ПЕСОК В ЧАСАХ… ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ ПРО ТАКИЕ ЧАСЫ, ДА, АНГЕЛ? ОНИ ЕСТЬ У КАЖДОГО. ПЕСКА В НИХ ОГРАНИЧЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО. У КОГО-ТО БОЛЬШЕ, У КОГО-ТО МЕНЬШЕ. И ОН КОНЧАЕТСЯ. ВСЕГДА, РАНО ИЛИ ПОЗДНО. КОГДА КОНЧАЕТСЯ ПЕСОК В ВЕРХНЕЙ ЧАСТИ — КОНЧАЕТСЯ ВСЕ. ТАКОВ ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ. НЕЛЬЗЯ ПЕРЕВЕРНУТЬ ЧАСЫ И НАЧАТЬ ЖИЗНЬ СНАЧАЛА. ЭТО ТАК НЕ РАБОТАЕТ. ПАДАЮТ ПОСЛЕДНИЕ ПЕСЧИНКИ — И ПРИХОЖУ Я.

Наверное, логичным было бы замолчать. Не в том смысле, что перестать говорить, а именно что замолчать. Оборвать ангельский крик. Хотя бы на время. Азирафаэль не помнил, когда начал кричать снова по возвращении в тело, может быть, это произошло даже до окончательного возвращения в сознание, автоматически, он не отслеживал. Даже внимания не обратил. Просто кричал, как всегда, всем телом, вернее — всеми телами на всех слоях. Как привык. Как было надо.

Однако играть со Смертью себе дороже, даже когда тот вежлив и пришел предупредить. Особенно, когда тот вежлив. Не стоит нарываться, затаивший обиду Смерть куда опаснее Гавриила…

Азирафаэль стиснул зубы, с обреченной ясностью понимая всю безнадежность ситуации и бессмысленность собственного сопротивления. Но крика прерывать не стал.

Крик работал. А если работает — не трогай.

— КАК ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ, АНГЕЛ, ЧТО В ВЕРХНЕЙ ЧАСТИ НЕКОТОРЫХ ЧАСОВ НЕКОТОРЫХ ЛЮДЕЙ ПЕСКА ВДРУГ СТАЛО БОЛЬШЕ? И ПОЧЕМУ ЭТИ ЛЮДИ ПОЧТИ ВСЕ ИЗ ВОСТОЧНОГО СОХО?

Ну да. Это естественно.

Крик ангела гармонизировал окружающее пространство, все логично. Меньше случайных аварий и неожиданных несчастий, меньше случайных смертей, меньше смертей вообще. Меньше работы для Смерти.

Кому понравится, когда у него отбирают то, что он уже считает своим?

— МНЕ НРАВИТСЯ, АНГЕЛ.

Голубые огни вспыхнули ярко, почти желтым, потом медленно пригасли.

— Я ЛЮБЛЮ, КОГДА МЕНЯ УДИВЛЯЮТ, НО ЭТО БЫВАЕТ ТАК РЕДКО… А ТЫ МЕНЯ УДИВИЛ. ПРИЧЕМ НЕ ОДИН РАЗ. ЭТО… НЕОБЫЧНО. И… ДА, ПОЖАЛУЙ, ЭТО ПРИЯТНО, АНГЕЛ. МЕНЬШЕ РАБОТЫ, БОЛЬШЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ДЛЯ УДИВЛЕНИЯ. ПРОДОЛЖАЙ КРИЧАТЬ, АНГЕЛ, МНЕ НРАВИТСЯ, КАК ОНО… РАБОТАЕТ. ПРИЯТНО, КОГДА ЕСТЬ ЭЛЕМЕНТ НЕОЖИДАННОСТИ. КОГДА МОЖЕШЬ ПРИЙТИ — И ОКАЗАТЬСЯ НЕНУЖНЫМ.

Облегчение было таким острым, что повело голову. Азирафаэль моргнул и резко выдохнул. Потом вдохнул. Поджал губы.

— Тогда повторяю свой вопрос: зачем ты тут?

— ПОВТОРЯЮ ОТВЕТ. НЕ ПО РАБОТЕ.

— Зачем. Ты. Тут?

За кем?..

— РАССЛАБЬСЯ, АНГЕЛ. НЕ ЗА ТВОИМ ДРУГОМ.

— Тогда за кем? У меня нет канарейки. И хомячка тоже нет.

Улыбку Смерти видели многие, но мало кто слышал, как он смеется. И хорошо. Потому что даже у ангела от его смеха сводило зубы и начинала болеть голова.

— НЕДОВЕРЧИВЫЙ АНГЕЛ! СКОЛЬКО МНЕ РАЗ ПОВТОРИТЬ, ЧТО Я СЕГОДНЯ В ТВОЕМ МАГАЗИНЕ НЕ РАДИ ВЫПОЛНЕНИЯ СВОИХ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ? НИ ДЛЯ КОГО. ПРОСТО… МОЖНО СКАЗАТЬ, СОПРОВОЖДАЮ… ЭМ… ДРУГА. ОН ХОТЕЛ… ВСТРЕТИТЬСЯ. А Я ТУТ ПРОСТО ТАК. ЗА КОМПАНИЮ.

Смерть снова шевельнулся, громко щелкнув суставами, словно ему было неудобно сидеть в глубоком мягком кресле. Мигнули голубые огоньки, стали ярче. Да нет же! Не шевельнулся он — ерзнул, как ерзают от неловкой ситуации или смущения. И огоньки эти его мигают, похоже, тоже от этого.

Азирафаэль нахмурился и даже открыл было рот, собираясь подозрительно поинтересоваться, что за друга Смерть имеет в виду и с кем у этого друга назначена встреча (почему именно в магазине Азирафаэля — это уже был отдельный вопрос, и ответ на него представлялся Азирафаэлю прямо-таки животрепещуще интересным). Но закрыл рот, так ничего и не спросив. Потому что вдруг понял. И обернулся в сторону ротонды.

И увидел, что байк Смерти непостижимым образом (и с каким-то совершенно невыразимым выражением карбюратора — или что у него там расположено спереди?[13] — нахальным, развязным и смущенным одновременно) передвинулся почти вплотную к кроулевской «бентли», а черно-алая роза лежит теперь на ее капоте.

Глава 12. Обойтись без запретов

Он не ошибся сегодня утром. И это вовсе не было самообманом: поверхность темно-серого тяжелого шарика и на самом деле больше не выглядела гладкой, а усеивающие ее колючки — пронзительно острыми. Он даже тусклым и присыпанным пылью не выглядел, он словно поплыл слегка и встопорщил чешуйки, ранее пригнанные друг к другу так, что казались единым целым. И шипы у него теперь кололись намного меньше и не так болезненно. Они тоже словно оплыли.

Азирафаэлю хотелось думать, что это Кроули — там, глубоко внутри — его признал и перестал ощетиниваться и отвечать непроизвольной агрессией. Но он понимал, что это просто влияние благодати: шипы тоже слегка оплавились под ее воздействием, перестали быть такими болезненно острыми.

Ну и ладно. Пусть не признал. Главное, что оно работает. Ведь работает же? Вот и хорошо. Вот и будем продолжать, раз работает. Изнутри лечить легче, хватило бы благодати (ее, конечно же, не хватит, но изнутри все равно лечить легче). Никуда не нацеливая конкретно, просто пуская тонкой струйкой по силовым линиям, пусть тело (любое из трех) само выбирает и впитывает, где нужнее, а Азирафаэль будет всего лишь выравнивать линии, как и делал всегда, только раньше не изнутри. Просто выравнивать скомканные линии, разглаживать их, распушая энергетические слойки и расклеивая слипшиеся слишком сильно. Просто распутывать, если вдруг где завязалось узлом не к месту. И снова выравнивать.

И смотреть вполглаза, как темно-серый шарик оплывает колючками, словно втягивая их, и становится больше похож на древнюю мину, чем на металлический репейник или острошипастую трехмерную снежинку. Как эта мина потихоньку меняет цвет, как высветляется постепенно местами, а другими темнеет и делается более выпуклой, проступая змеиными чешуйками, пусть пока еще и не черно-зелеными, но существенно более темными, чем остальной эфирный шар. Как эта чуть более темная часть пока еще не отделяется, но хотя бы приобретает объем.

Змейка оккультного тела Кроули теперь уже не напоминала истрепанную пыльную ленту, намотанную так, что не оторвать: ее тельце, пусть и пока еще недостаточно черное, уже отчетливо выступило над поверхностью шара, обрело округлость. Да, она все еще обвивала шар очень плотно, но уже именно что обвивала, а не впечатывалась в его поверхность, словно раздавленная по ней. Смотреть на это было необязательно, но приятно. Вот Азирафаэль и смотрел, просто ради удовольствия, просто ради того, чтобы смотреть.

И — уже утром, снова вернувшись в свое тело и осторожно протолкнув оккультно-эфирную спарку на положенное ей место, — увидеть вдруг краем одного из глаз алый высверк, краешек змеиного брюшка, почти мимолетно. Когда оккультная змейка с почти черной спинкой неуверенно поднимет маленькую треугольную головку и потянется за ускользающими стяжками тонким раздвоенным язычком.

— А почему тебя так удивляет наличие у Кроули эфирного тела? Он же ангел, пусть и считает себя падшим. У всех ангелов есть такие тела, с самого начала, оккультные они сами себе уже потом нарастили, кто во что горазд. Ну, которые с Люцифером ушли. А эфирные вам всем, так сказать, в базовой комплектации полагались, это же ваша основа, по умолчанию. Все эти красивенькие овеществления вроде крылатых колес с глазами и прочей анималистикой — это позднейшие наработки, когда появились прототипы и референсы, с чего копировать, изначально-то была только пустота и первичная материя, откуда там могли взяться огнегривые львы и синие шкуроглазые коровы мужского пола, очей исполненные? Это все уже после Эдема, как и столь любимые тобой и твоим чернокрылым приятелем человеческие оболочки. Поначалу же Мне приходилось лепить ваши рабочие тела из того, что имелось под рукой. А имелся только эфир.

12

Ангел бы про такой удар сказал: «в основание крыльев». То, что Азирафаэль в критической ситуации первым делом вспоминает о человеческом определении, очень мало говорит о человечестве или ангелах, но очень много — о самом Азирафаэле.

13

Надо отметить, что Азирафаэль не очень хорошо разбирался в мотоциклах и их деталях. Во всяком случае — не больше, чем любой другой ангел.

Скажем прямо: совсем не разбирался.