Страница 5 из 27
Он взволнованно встал, расстегнул рубашку, чуть распустил галстук и несколько раз пересек комнату. Спортивные шаровары совершенно не вязались с моднейшим кардиганом, словно низ туловища принадлежал забулдыжному тренеру «Динамо», а верх – выпускнику Кембриджа и академику.
Так вот что он имел в виду! Это же не просто нестандартное решение (так в наше время, Джованни, называют все, что выглядит не так глупо, по-черномырдински, как всегда), это конгениально! Боже, вот это идея!
– Юрий Владимирович, – сказал я, запинаясь от волнения. – Все, что вы сейчас рассказали, по своим масштабам, превосходит, уж простите меня, даже план Октябрьского переворота! Чувства переполняют меня, позвольте пожать вам руку, надеюсь, вы не сомневаетесь в моей искренности!
Я двумя руками ухватил его руку и затряс в благодарном порыве, даже слезы выступили у меня на глазах. Далее пошел чисто профессиональный разговор, затянувшийся далеко за полночь. Выпили не один стакан чаю, съели все сушки. Учитель (с этого момента иначе мыслить о нем я не мог) передал в мое распоряжение свои личные шифры, специальное подразделение для ведения наблюдения и подслушивания, счета в наших и западных банках. Но, конечно, самым большим богатством была агентура, способная перевернуть не только все в стране, но и во всем мире.
– Через месяц ровно в девять я буду ожидать вас здесь, Мисаил, с первым вариантом плана операции. Назовем ее «Голгофа», – уставшим голосом сказал Учитель и поежился в своем кардигане, видимо, его необыкновенное чутье подсказывало исполненный мук иерусалимский Via Dolorosa, по которому провели Христа, осужденного на распятие. Он обнял меня за плечи (такого не бывало никогда!), свел вниз по лестнице, приоткрыл дверь и оглядел окрестности. Стояла глухая ночь, яркие звезды, подобные Вифлеемской, зажглись на небе, словно празднуя старт нашей беспрецедентной операции. Убедившись, что все тихо и спокойно, Учитель осторожно выпустил меня на улицу.
Я задумчиво шагал по любимой Москве, в то время по ночам еще редко убивали, наоборот, порой подходили добродушные пьяные, просили закурить и объяснялись в любви. Внимательно поглядывал по сторонам, наконец мне попалось случайное такси, на нем я добрался до Пушкинской площади, а оттуда, проверяясь в переулках и дворах, добрел до дома.
План операции «Голгофа» был представлен Юрию Премудрейшему ровно через месяц, он распадался на четыре этапа:
1. Системный развал существовавшего политико-экономического устройства страны.
2. Переворот и форсированное внедрение «дикого» капитализма.
3. Углубление хаоса и неразберихи в целях мобилизации озверевших масс на борьбу с властью под социалистическими лозунгами.
4. Свободные выборы и создание истинно социалистического (коммунистического) правительства.
5. Вся операция проводится под контролем КГБ.
Прости мой канцелярит, Джованни, бурный XX век полностью загубил живой язык: если вдуматься, что означает «системный», «форсированное», «мобилизация»? И загадочное слово «хаос» одинаково ассоциируется и с непознаваемым космосом, и с обыкновенным бардаком, где безумствует коллективный секс.
Мы на ходу корректировали этот общий план, сухой скелет все больше обрастал мясом, и проблемы, как обычно, упирались в людей с широким складом ума, их не хватало, тем более что в политбюро (нечто вроде вашей Синьории, Джованни) преобладали вельможи весьма почтенного возраста. Правда, Учитель подталкивал вперед Михаила Рулевого – прозвище это он получил, благодаря своему умению рулить в любую сторону с одинаковым старанием и добрыми намерениями. Как поют у нас наши менестрели: «Пароход уперся в берег. Капитан кричит: «Вперед!» Как такому раз… гильдяю доверяют пароход?»
– Конечно, я мог бы уже сейчас раскидать всех уважаемых динозавров: и Черненко, и Гришина, и Соломенцева, и Щербицкого с Кунаевым, – говорил Юрий Премудрейший, – однако наш план должен иметь заряд, так сказать, притягательного идиотизма. В любом случае следует сохранить в руководстве этих милых ретроградов-старичков, это разожжет в народе страсть к реформам… Это все равно что подержать человека в клозете, где кто-то уже порядком постарался. На первом этапе нужно пробудить силы, загнанные в подполье. По сути дела: чем социализм отличается от капитализма? Капитализм, провозглашая свободу и демократию, дает волю всем самым темным человеческим инстинктам. В нынешней системе мы жестко и крайне неумело зажали в тисках мерзкую душонку человека, поэтому, поверьте, стоит нам лишь немного открыть шлюзы, как все дерьмо тут же вырвется на самый верх! Рынок, свобода, болтовня, и к черту государственную монополию на водяру, пусть пьют на полную катушку! Но не сразу, конечно, в начале, наоборот, надо поприжать, подзаломить ручки.
Так рёк Учитель.
Вдумайся в эту простую мысль, Джованни, и скажи мне: читал ли ты или видел лично политика такого масштаба? Разве не похожи на ненужный хлам герои твоих непревзойденных новелл – и короли, и вельможи, и пираты, и синьоры, и крестьяне, и ростовщики, и ремесленники, и купцы, и монахи, и слуги, и артисты, и врачи, и бродяги, и некроманты, и куртизанки? Учитель не беспокоился о первом этапе плана: в стране, где десятилетия угрюмо преподавалась политэкономия социализма (загадочная наука о загадочной системе), естественно, отсутствовали истинно образованные экономисты, понимавшие толк в рынке, к этому хлебному делу присосалась еще масса полных идиотов – так что экономический развал страны при введении свободного рынка был неизбежен.
Обсуждали мы, как говорится, кадровые проблемы. Много звучных имен прошло через нас, и большинство заняли свою нишу в операции. Смешно, Джованни, но те имена, которые пробуждали народ, словно звук горна (вроде Попова, Станкевича или Артема Тарасова), ныне забыты или почти забыты. Многих уже прикончили, остальных прикончит история. Забвение поглотит всех. Впрочем, так бывало во все века. Разве во Флоренции кто-нибудь ныне помнит грозного в твои времена Угуччоне делла Фаджиолу, сперва завладевшего Пизой, а затем Луккой, куда его впустила гиббелинская партия? А кто знает имя Готье, герцога Афинского, деяния которого ты переживал в своем родном городе, или поддерживающие его пополанские семьи Перуцци, Аччаюоли, Антеллези и Буонаккроси? Все мы, даже самые великие из нас, – лишь факиры на час, Джованни, и не надо обольщаться ни своим могуществом, ни гениальностью, время все превращает в прах, и нет ничего слаще сиюминутной жизни.
Прости мне это грустное отступление, но оно вызвано воспоминаниями о поисках кандидатуры на место лидера первого этапа (Учитель уже предчувствовал свою кончину). Ищущий взор его остановился тогда на единственном члене политбюро, еще не растерявшем мозги и не выпавшем в осадок от недугов, – на Михаиле Рулевом, прошедшем славный путь в Ставропольском крае: от трактора до сановного кабинета. Заметь, Джованни, что в моей стране существует пристрастие столицы к провинции, причем самой захолустной: Владимир Неистовый – из затрапезного Симбирска, Иосиф Грозный – из беднейшего села Гори на Кавказе, Никита Беспокойный – из загаженной деревни на Украине, Леонид Стабильный – из весьма занюханного Днепропетровска… Правда, нынешний ВВ из Питера, но это как бы намек на империю Петра Великого. Чем объяснить этот феномен? Почему? Нет ответа.
Михаил Сергеевич считался мастером закулисья, хотя многим он казался излишне многоречивым и несколько нерешительным, о чем я не преминул заметить Юрию Владимировичу.
– А разве многоречивость мешала Цицерону? – возразил Учитель. – Разве она не укрепляла его политическую популярность? Да что Цицерон, возьмите нашего Ильича (так трудящиеся называли Владимира Неистового, они, дураки, не читали его записочки своим комиссарам, где только «повесить!» и «расстрелять!»). За свои недолгие годы он наговорил и написал с три короба, куда Цицерону до него! Так что все это только на пользу. Правда, Михаил иногда любит блеснуть эрудицией, и один раз на политбюро даже спутал consensus с coitus, но ведь это мелочи! Верно: он не отличается решительностью, но для первого этапа это то, что надо: корабль помчится без руля и без ветрил прямо к рифам! К тому же он всегда прекрасно одет, у него превосходные манеры, хотя он любит «тыкать». Но у нас к этому привыкли и даже обижаются, когда генсеки излишне вежливы. В международных делах это не повредит – ведь в английском языке «ты» попросту не существует, так что эта бесспорная слабость никак не скажется на наших отношениях с главными партнерами.