Страница 24 из 27
А несуществующая контрразведка и весь ее русский отдел стояли тем временем на ушах. Перед Питером Дженкинсом сидели Джордж Листер и Джеймс Барри, всех джентльменов отличал здоровый красный цвет лица, трубка в зубах Питера превратилась в огнедышащий паровоз, хотя он старался сдерживать себя и не показывать гнев, зная, что в минуты кризиса всегда полезно демонстрировать хладнокровие.
– Очень печально, джентльмены, – говорил Дженкинс. – Как же все это произошло?
– Мы совершенно не ожидали, что он окажется таким сильным. Он выбросил из машины Вивьена, тот сломал два ребра и сейчас лежит в больнице…
В это время зазвонил телефон, соединявший Дженкинса с самым главным шефом.
– Вы один, Питер?
– Да, сэр, – Дженкинс многозначительно посмотрел на своих подчиненных, давая понять, как безгранично он им доверяет.
– Что вы там сделали с каким-то моряком? Мне только что звонил министр иностранных дел, русские пришли к нему с нотой протеста.
– Не понимаю, – отвечал находчивый Дженкинс. – Мы действительно имели с ним деловой контакт под хорошей легендой. Но после этого молодчики из КГБ нагло заманили его в посольство и посадили в каталажку. Мы об этом узнали благодаря подслушиванию. Сейчас я расследую все это дело.
– Я не хочу вдаваться в детали, Питер, – сказал шеф, хорошо знавший умение Дженкинса преподносить события в выгодном для себя свете, – однако я предпочитаю, чтобы ноты протеста исходили от нас. Пока.
И шеф положил трубку. Дженкинс помолчал, переживая удар. Оплеуху он получил звонкую, и вообще весь оборот, который приняло дело Воробьева, явился для него совершенно неожиданным. Ведь все на первый взгляд выглядело просто и не сулило никаких неприятностей, впрочем, в жизни всегда так, и никогда не знаешь, с какой крыши свалится на голову кирпич.
– Они попытаются вывезти его в Москву, – нарушил паузу Джордж.
– Этого мы не можем допустить! – твердо сказал Дженкинс. – Конечно, мы не имеем права нарушить экстерриториальность посольства, но уже за воротами хозяева – мы, а не эти сукины дети!
– Они сделают это тайно, – вмешался Барри. – Помните, когда в прошлом году один скрипач Большого театра попросил убежища, они обкрутили его бинтами и вывезли самолетом «Аэрофлота», как тяжелобольного?
– Надо усилить контроль и за посольством, и в Хитроу, следить за каждым их шагом и все проверять. Даже дипломатический багаж! Кстати, как вы думаете, что явилось причиной столь скоропалительных действий русских? Откуда они могли узнать, что мы планируем вербовку Воробьева?
– Я тоже об этом думал, – сказал Джордж. – Но, к сожалению, наши «жучки» не стоят там, где его допрашивают. Мне кажется, они давно засекли его встречи с Джейн, и то, что его арестовали в день контакта с нами, – просто печальное совпадение.
– Дай бог, если об этом не стукнул «крот» в наших рядах, – хмуро отозвался Дженкинс.
– А после допроса он все им выложил и, конечно, сгустил краски, представив все как провокацию. Впрочем, я готов сесть на детектор лжи, вдруг «крот» – это я.
– Я ценю ваше чувство юмора, – заметил Дженкинс, – но дело слишком серьезно для шуток, – и он улыбнулся, дав понять, что сам еще не потерял чувство юмора.
Пока МИ-5 мучилась со своими проблемами, резидент Тенин принимал Червоненко в кабинете с проложенными сталью стенами, отражавшими любые коварные лучи. Офицера безопасности словно подменили: подобострастность исчезла, черные брови и курчавые волосы чуть топорщились от избытка здоровья и хорошего настроения, весь вид его был самоуверен и важен. Объяснялось это, конечно, грандиозным успехом: захватом изменника Родины. Червоненко уже прикидывал, как обыграть все дело в Центре для подрыва позиций Тенина, который не раз заявлял в кругу разведчиков, что мышиная возня офицера безопасности приносит одни склоки и мешает основной работе – борьбе с американцами и НАТО.
– Вот что происходит, когда мы хоть на миг ослабляем бдительность, – наставительно говорил Тенин, тоже понимавший, что это дело могло обернуться против него. – Хорошо, что он во всем сознался… Жаль, что в данный момент мы оказались в темном лесу и не знаем, что планирует МИ-5…
– А наш человек у них? Разве он не в курсе дела? – полюбопытствовал Червоненко, которого резидент иногда использовал на подхвате при проведении тайных встреч и однажды за стаканчиком виски похвастался ему, что держит на связи сотрудника МИ-5.
– Мы должны думать о том, как красивее вывезти Воробьева в Москву, – отрезал Тенин, пожалевший, что когда-то поддался слабости и чуть приоткрыл тайну этому провинциальному идиоту.
– Наверное, лучше использовать для этого наше торговое судно? – осторожно предложил офицер безопасности.
– Нет, это слишком долго, его могут перехватить на пути до Тилбури. Да и судно в пути могут обыскать. Вывезем его «Аэрофлотом». И сделаем это просто: в дипломатической почте будет большой ящик. Суньте ему туда баллон с кислородом, а то привезем труп, – и он поморщился, дав понять, что труп его не совсем устраивает.
– Может, сделать, как в прошлом году, когда вывозили еврея-скрипача из Большого? Помните? Обмотали всего бинтами и провезли через пограничный контроль как тяжелобольного, – сказал Червоненко и заулыбался – он всегда улыбался, когда произносил слово «еврей», словно рассказывал анекдот.
– Шаблон вас погубит, Никита Петрович, – спокойно возразил Тенин. – Хотя в вашем предложении есть доля истины. Мы используем вариант с больным в качестве отвлекающего маневра.
– Не понимаю, – офицер безопасности быстро заморгал.
– Кто-нибудь отправляется в ближайшее время в Москву?
– На днях в Москву летит Переверзев – грыжу оперировать…
Резидент снисходительно улыбнулся, он-то досконально знал, что секретарь парторганизации использует операцию по удалению грыжи как предлог для выезда в Москву для резких атак на посла за недооценку идеологической работы в совколонии. Переверзев совсем недавно сам жаловался на это резиденту и получил полную его поддержку, более того, за успех предстоящей важной миссии были раздавлены две бутылки превосходного «Еревана» из запасов, сделанных во время распродажи.
– Очень хорошо. Поговорите с ним. Мягко, конечно. Скажите, что все это во имя интересов партии. Но этого мало. Скажите Ирине Воробьевой – их квартиру англичашки наверняка прослушивают, – чтобы она «проговорилась» о том, что отбывает с мужем в Союз пароходом.
Конечно, резидент мог поговорить с Переверзевым и сам, но он не любил выглядеть просителем, и все неприятные и деликатные дела обычно перепоручал.
В кабинет секретаря парторганизации Червоненко вошел без всякой радости, которая обычно сияла на лицах тех, кому выпадало счастье общаться с живым воплощением партии. Душа его была переполнена ненавистью к Тенину, опять бросившему его на горячий участок, хотя он не мог отказать ему в высоком полете оперативной мысли. Когда Переверзев услышал от офицера безопасности, что его просят обмотать себе голову и часть туловища бинтами, он окаменел, словно на его партийную лысину сел и вцепился когтями горный орел.
– Мы проводим очень важную операцию по поручению Центрального комитета, – Червоненко говорил подчеркнуто значительно, словно речь шла о предотвращении третьей мировой. – Вы ничем не рискуете. Даже если англичанам вдруг придет в голову размотать бинты, всегда можно сказать, что у вас дикие головные боли.
– А что? Боли проходят, если обмотать бинтами голову? – удивился Переверзев, страдавший иногда мигренью.
– Бинты от многого помогают, я об этом недавно читал в газете, – нес чепуху Червоненко. – Мы вас очень просим и доложим о вашем участии самому председателю КГБ.
– Меня несколько смущает общественный резонанс внутри нашей партийной организации. Всем известно, что я совершенно здоров… кроме грыжи, естественно… и вдруг меня увозят на носилках и в бинтах!
– Но это ведь может быть обострение грыжи… никто ведь толком не знает, где растет у вас грыжа… – упорствовал Червоненко.