Страница 3 из 8
Еду Дее всё-таки прислали, и она пользовалась этим как только могла.
С самого утра Дее было неспокойно – она чувствовала такое волнение, как будто её собирались представить самой богине.
Поднявшись раньше всех, она долго полоскалась над ручьём и разглядывала, хорошо ли лежат пряди её платиновых волос.
Дея вообще была хороша. Как и все сиды, она обладала точёным лицом и стройным телом, гибким, как молодая ива. Впрочем, особо она внимания на свою внешность не обращала – та казалась Дее естественной, как и всё, что окружало её с детства.
Сейчас же она радовалась ей как никогда.
Остальных воспитанников Дея нагнала за завтраком и, отыскав Лугуса, которому накануне обещала мёд, потребовала сдержать данное слово.
Лугус почему-то не хотел идти до конца – хотя Дея впервые видела, чтобы страх перед чем-либо перевешивал для него стоимость хорошей еды.
– Пошли, – сказал наконец он, когда завтрак уже подходил к концу и, выведя Дею из столовой, повёл вдоль реки, а затем остановился, укрывшись в тени молодого дуба.
– Вот, – прошептал он. – Смотри.
На берегу реки, кидая маленькие камешки в прозрачную воду, сидел юноша с длинными волосами цвета спелого каштана. Кудри его слегка колыхались на ветру, скрывая от Деи лицо, но в стройной фигуре абсолютно точно не было ничего, что заставило бы бояться или позволило распознать родство с фомором.
– Да что в нём такого? – спросила Дея так же шепотом.
– Ты что, не понимаешь? – спросил Лугус. – Он – убил Элбона. Говорят, что он станет одним из семи.
– Убил? – переспросила Дея. Видимо, слишком громко, потому что сидевший на берегу резко обернулся, и глаза его, малахитовые, с прожилками цвета яшмы, впились Дее в лицо.
– Бежим! – выдохнул Лугус, но Дея бежать не могла. Ноги её стали ватными, и она едва не рухнула на траву, как будто эти глаза пронзили её насквозь.
Лугус схватил Дею за локоть и, ломая ветки кустарника, почти что волоком потянул прочь.
А Девон остался сидеть, задумчиво глядя им вслед. В самом деле, с тех пор, как Элбон упал в овраг, к нему никто не подходил. Даже Кима, кажется, стала сторониться его.
Впрочем, Девон ничуть не волновался об этом – до сих пор. Ему было всё равно.
«Ещё один год», – подумал он, швыряя в воду очередной осколок гранита.
Шёл уже четвертый год его обучения в среднем круге. До испытания оставалось всего ничего, но и это было Девону безразлично. Его мир – настоящий мир, по которому он тенью скользил день ото дня, отвечал на удары ударами, которые были вдвое сильней. Девон не чувствовал ничего – плыл в тумане, как и вся эта забытая временем земля. И только в день посвящения молодняка из тумана, давно уже окутавшего его, живыми отблесками проступили серые, как дымчатый хрусталь, с тёмно-синими проблесками, какие можно увидеть в глубине моря поздней осенью, глаза.
Глава 3
Как ни старалась, Дея не могла выкинуть из головы мальчишку, которого видела на берегу реки.
Она думала о нём всю осень, всю зиму и всю весну. Думала перед сном и думала, просыпаясь рано утром, пока не придумала себе собственного Девона из рода Ястребов, сотканного из обрывков сплетен и собственных снов.
Имя своего кумира Дея узнала довольно быстро – понадобилось всего лишь несколько горшков с мёдом и парочка ломтей солонины.
– Де-вон, – перекатывала она на языке, оставаясь в одиночестве, и дополняла придуманный образ новой чертой.
На самом деле, о Девоне она и без того немало знала.
Знала, что тот на три года старше её самой. Что мать его звали Ронат, и что она была одной из трёх приближённых жриц, пока не умерла, не пережив свои третьи по счёту роды – последние, которые были ей разрешены.
Знала, что отец воспитывал сына как наследника, хотя у него были сыновья от наложниц старше самого Девона, и что Девон с детства учился воинскому мастерству – скорее всего куда более тщательно, чем сама Дея, потому что род Горностая предпочитал добиваться своего без меча.
Теперь Дея знала также, что пресловутый Элбон сам завязал ту драку, в которой свернул себе шею, так же, как завязывал драки до этого много и много раз. А вот убил ли Девон своего противника, или тот свалился в овраг сам, Дее было не у кого спросить, и она представляла себе то один, то другой вариант.
Девон был так близко – и в то же время так далеко, что это сводило Дею с ума.
Иногда она была почти что готова подойти и спросить напрямик: «Девон, ты правда его убил?» – но стоило ей отыскать молчаливую фигуру в строю других воспитанников, как Дея тут же тушевалась и ругала себя за глупость. Как можно было начинать знакомство так?
А как? Этого она не знала.
Впервые в жизни Дея из рода Горностая не знала, что сказать.
Она говорила с друидами и с приближёнными жрицами, со старшими сидами, а однажды, когда её представляли ко двору, преклонила колено перед самой богиней – и ни разу не случалось с Деей такого, чтобы она не знала, что сказать.
Стоило же ей завидеть Девона, как ноги становились ватными, и все слова вылетали из головы.
Девон же, казалось, смеялся над ней.
Иногда он награждал младшую воспитаницу долгими задумчивыми взглядами, но никогда не подходил сам, хотя, казалось бы, чего это стоило ему?
Его боялись так, что вряд ли кто-то смог бы ему отказать, и поговаривали даже, что Девон пользуется этим, когда хочет кем-то овладеть.
Впрочем, в этом Дея предпочитала сплетням не верить.
Девон был настолько красив, а глаза его сияли как звёзды в ночном тумане – и можно ли было поверить, что он бывает с кем-то незаслуженно груб? Что он пользуется кем-то? Да каждый, на кого он смотрел, должен был сам ему угождать! – в этом Дея была твёрдо уверена и продолжала смотреть, гадая, когда же Девон предложит что-нибудь подобное ей.
Наблюдая за Девоном в перерывах между учёбой, Дея не раз замечала, как завязываются перепалки между ним и другими учениками. Тогда пальцы Деи сами тянулись к мечу, в непроизвольном желании защитить, вступиться за него – но это было смешно, вступаться за такого, как он, и Дея продолжала стоять неподвижно, издали наблюдая за тем, как старший сид разбивает кулаки в кровь. Надо сказать, что как правило кулаки его страдали больше, чем лицо.
Все построение Деи немного опровергало то, что все до одной перепалки Девон начинал сам – потому что воспитанники давно уже боялись к нему подходить.
Иногда Дея видела, как Девон задумчиво поглаживает золотой обод серпа, с которым учили обращаться его отряд.
Сама Дея занималась с мечом, как и все, кого готовили стать просто одним из воинов туат.
Девон же был избранным, и теперь уже Дея точно знала, что тот должен стать одним из семи.
«Двадцать семь войдут в Ночь Полнолуния в Древесный храм – но только семь выйдут из него» – эту формулу Дея заучила наизусть, хотя она и не касалась её самой. И сглатывала каждый раз при мысли о том, что Девон может и не стать одним из тех семи.
Девон стоял на площадке для тренировок и задумчиво поглаживал золотой серп, которым только что лишил головы чучело.
Он улыбался при мысли о том, что совсем недолго осталось ждать испытания.
«Двадцать семь войдут в Ночь Полнолуния в Древесный храм – и только семь выйдут из него».
Девону не было жаль никого из тех двадцати.
Он ненавидел их всех – всех до одного. Всех, кто был причастен к смерти его семьи. Всех, кто заносил священные серпы. Всех, кто молча смотрел, и всех, кто смел говорить о том, что его отец предал Туат.
Он уже прошёл одно испытание и знал, что ждёт его впереди. Всех их соберут под куполом, но не все получат серпы.
Священное оружие будет ждать их в круге света, и только семь успеют взять его в руки – семь, которые доживут до утра. Остальные останутся лежать, окропив своей кровью корни Великого Дуба.
– Как же любит, когда его удобряют кровью, этот проклятый Дуб, – прошептал он, разглядывая, как мальчишки лупят своих соломенных манекенов.