Утреннее шоссе

Серафим еще ближе придвинул лицо к лицу Клямина, и тот увидел, как на виске собеседника набухла голубая жилка. Вся кожа была прошита тонкими бурыми ниточками капилляров…

– Всех купи-перекупи. Сутки пусть работают. Но послезавтра автомобиль должен стоять в гараже. Это не прихоть, Антон… А если увидишь, что не складывается, найми за любые деньги грузовик. Погрузи, накрой брезентом и доставь сюда. Ты и так упустил время…

Клямин увидел в глазах Серафима страх.

– Самолет на Ставрополь вылетает в три часа ночи, – произнес юрисконсульт. – Я куплю билет и заеду за вами, Антон. Где-то в час ночи. Дайте ваши паспортные данные…

– И отдохни, Антон, в Ставрополе не отдохнешь. – Серафим выпрямил свою тощую фигурку. – Пойди с Параграфом, перекиньте чемоданчики в мой автомобиль, там и паспорт перепишете. А я побуду на берегу, воздухом подышу свежим. Давно собирался, все случая не было.

Возвращаясь домой, Клямин заехал в ресторан «Глория», прихватил кое-что на обед, взял несколько миндальных пирожных. Теперь же, приняв сто граммов водки, он неторопливо сервировал кухонный стол на одну персону…

Ему хотелось напиться. Но не сразу, а постепенно, с гулянием. Терпеть он не мог эту босяцкую манеру: взять бутылку и сделать ее сухой через пять минут. Клямин любил гулять. А это ко многому обязывало. Он мог бы остаться в ресторане, но слишком мерзко было на душе. Никого не хотелось видеть.

В глубоком, темном шкафу висело несколько отличных костюмов. Клямин выбрал серый, финский, еще ни разу не надеванный. К нему пойдет, наверное, эта рубашка, кремовая, с темной искоркой и узорной строчкой…

Он умылся, освежил лицо и шею итальянским одеколоном. После этого выпил еще пятьдесят граммов, надел рубашку, повязал галстук, влез в костюм, достал новые туфли.

Настроение приподнялось. Он даже подумал, что, может быть, ему не стоит так замыкаться. Не пригласить ли Леру? Но к окончательному решению не пришел, так как суп уже подогрелся и великолепные фирменные котлеты «Глория» все настойчивее пощелкивали на глубокой сковороде…

Клямин сел за стол, продел за воротничок угол крахмальной салфетки, придвинул к себе закуску…

Закусон у него сегодня собран рыбный. Осетровый бочок, маринованные миноги, паюсная икорочка. Долька лимона, маслины с лохматой восточной зеленью довершали рисунок… Наконец-то можно выпить официально, под закуску, не стыдя себя за нетерпение и суету.

Он взял емкую хрустальную рюмку. Сколько же в нее входит? Сто или сто пятьдесят? Эта мысль неизменно посещала Клямина перед гулянием. Надо наконец-то выяснить определенно… Он встал, но не для пробирочных манипуляций: не хватало музыки. Однако едва он успел подобрать соответствующую настроению пластинку, как сквозь толстый ковер просочились тягучие звуки скрипки – Додик Борисовский взялся за дело.

– О! – воскликнул Клямин. – То, что нужно!

Первую рюмку он решил пропустить без тоста. Хотя ему было что сказать… Осетровый бочок оказался несколько суховатым, да и икорочка слегка обветрилась, заждалась, родимая… Когда он в последний раз лакомился икрой? Не так уж давно, в командировке, на ранчо у какого-то Теймура. Все пытался понять: откуда в таком далеком ауле оказались редкие дары моря?

«Селекция, дорогой! Учил в школе? Берем барана, режем, потрошим, выделываем шкуру. Долго выделываем. Пока эта шкура не превращается в черную икру, – объяснял горский князь Теймур. – И в этот дом. И в этот автомобиль… Селекция!»

Дымился суп в широкой тарелке с голубой короной на дне. Пряный запах возбуждал аппетит. Кухня ресторана «Глория» славилась в городе… Клямин прикрыл в блаженстве глаза – хорошо ему было. Так за что же он, собственно, мог поднять рюмку? За то, что с Натальей все закончилось спокойно, разрешилось само собой – собралась и уехала. И вновь он, Антон Клямин, остался таким же вольным казаком, каким себя знал. Не надо ломать голову, решать вопросы, к которым он не был готов. Так какого черта он торопился уехать из Ставрополя? Надеялся, что объявится Наталья? Его дочь? Какая там дочь! Откуда? Что он – водил ее за ручку через улицу в детский сад? Сидел у ее постельки, когда она болела, переживал? Или хотя бы помнил ту женщину, которая ее родила? Знал ее имя? Какие-то смутные воспоминания двадцатилетней давности. Возможно даже, он имеет в виду вовсе не эту, а другую женщину. Мало ли их было за годы службы, все в памяти перемешались…

А правда была в одном… Тогда, в минуты встречи на вокзале, пять дней назад, он увидел девушку. С изумительными губами, глазами, нежной кожей рук, лица. Чем бы это все кончилось, Антон Григорьевич? Хорошо, что она уехала. Радоваться ты должен, болван…

Вот он и произнес свой тост. Мысленно, про себя. Теперь и выпить можно, пора. Но странно – пить ему расхотелось. Клямин приподнял рюмку, посмотрел сквозь толщу узора на свет. Лучи распадались на цветные блестки – фиолетовую, оранжевую, голубую… Какая из них ее, а какая его? Вероятно, его – желтый, усталый, увядший цвет… Куда она ему? Только в дочери и годится…

Он встал, прошелся по комнате. Остановился у зеркала. Стройная фигура в прекрасном сером костюме, с нелепой салфеткой – что-то похожее на зоб… Он сорвал салфетку, швырнул в сторону… Вот теперь он хорош. И молод.

На тумбе под зеркалом лежал прозрачный пакет с корнем калгана. Таким случайным, чужим среди богатой полировки, дорогих безделушек, набранных Кляминым по случаю в его безалаберной жизни. Он поднял пакет. Да что же это такое? Ни выбросить, ни потерять. И в аварии уцелел, и из самолета не выпал. Точно прирос к нему этот корень… Клямин переложил пакет на подоконник. Но там, на белой его плоскости, пакет выглядел еще более уродливо. «Швырну-ка я его в форточку – и все», – подумал Клямин, но не швырнул – было лень. Водка уже начала шуметь в голове. Он еще раз оглядел себя в зеркале, поправил галстук, сунул в карман пакет с корнем, направился в прихожую и отворил дверь.

Квартира старика Николаева была напротив, через площадку. По лестничному маршу тихо скреблись звуки скрипки – Додик Борисовский продолжал учение. Клямин тронул шершавую кнопку звонка непослушными пальцами. И кнопка тотчас же отозвалась резким учрежденческим тарахтением. Старик плохо слышал, и Клямин сам когда-то приспособил ему этот школьный колокол. Мертвого поднимет из могилы…

Старик все не открывал.

Клямин надавил еще раз. Казалось, сейчас распахнутся все двери и соседи выбегут, как школьники, на переменку. «А может, старик на посту?» – подумал Клямин и собрался было уже спуститься по лестнице во двор, как послышался грохот засовов. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось тяжелое лицо соседа.

– Дед! – воскликнул Клямин. – Выпить хочешь?

– А я и так пью. Заходи, будешь третьим.

Клямин рассмеялся. Только сейчас он обратил внимание на то, что у старика как-то по-особому поблескивают глазки.

– А кто у тебя? Женщина? Старик шмыгнул носом.

– Я тебе, Антон, когда-нибудь шандарахну по башке бутылкой. В порядке воспитания.

– В порядке надзора, – поправил Клямин. – А может, возьмешь его, – Клямин кивнул в сторону комнаты, – и ко мне. Закусон знатный.

Старик вновь шмыгнул носом.

– Или заходи, или ступай к себе. Продует меня, простужусь.

– Ладно, я сейчас. Чтобы не с пустыми руками, – решил Клямин. Он вернулся к себе, достал расписной деревянный поднос, поставил на него тарелки с закуской и непочатую бутылку водки, положил злополучный пакет с корнем, сунул ключи от квартиры и, выйдя на площадку, толкнул коленом дверь Николаева.

Старик все ждал, придерживая рукой отворот рубашки. Меховой жилет струпьями шерсти ниспадал на его потертые штаны, из-под которых виднелись нелепые ярко-зеленые носки. «Прибарахлился старик», – подумал Клямин.

– А я звоню, звоню, – сказал он. – Весь дом всполошил. А ты все не отворяешь.

– Приятель у меня, заболтались. Представляешь, в собесе встретились. А не виделись с войны. Я его, чертяку, по фамилии вспомнил, – радостно пояснил Николаев, шествуя перед Кляминым и оберегая его поднос от неожиданных сюрпризов тесного, заставленного хламом коридора…