Любовь оборотня

— Уверен, второй молодой господин не желал оскорбить мою дочь ранее и не сделает этого впредь, — мягко встрял князь Шу. — Осмелюсь напомнить, сегодня мы ещё должны успеть многое обсудить… Не начать ли нам работу?

— Приведи себя в порядок и возвращайся, — сказал Кину отец. — Твое участие в переговорах никто не отменял.

Княжну Мэйвей и Кина представили друг другу тем же вечером. Она явилась в сопровождении князя Шу и служанки, следовавшей на полшага позади от нее. Снова роскошно одетая по чиньяньской моде — и снова державшая себя в этой одежде так, что другие люди при взгляде на нее начинали, неизвестно почему, ощущать неловкость, точно им тоже становилось неудобно в собственной.

Гости мало-помалу набирались в зал Бесподобного Изящества, прогуливались и беседовали в ожидании ужина. Господин Мо и его сыновья, стоя у распахнутых дверей, приветствовали гостей, приехавших принять участие в пиршестве в честь князя Шу и его дочери. Увидев их, княжна немедля укрылась за спиной отца и выглядывала из-за нее, блестя глазами, точно какой-то звереныш.

— Ну, что ты, не дичись, Мэйвей, — уговаривал ее князь, в то время как служанка, со своей стороны, тоже ей что-то нашептывала.

Наконец княжну убедили показаться, и она, по — прежнему держась вплотную к отцу, потупившись и полыхая румянцем, предстала перед хозяином и его сыновьями. Не произнесла ни слова ни когда назвали ее имя, ни когда ей представили двух молодых господ. После этого она позволила служанке проводить себя к столу, однако в течение всего ужина буравила взором Кина. Вопреки правилам приличия, предписывавшим вести себя чинно и быть сдержанными и грациозными в движениях, княжна беспрестанно ерзала на своем месте, то и дело порываясь вскочить. Каждый раз ее останавливала служанка, тихо что-то твердя на синьшэньском — почтительно, но настойчиво.

Когда подали сладости, терпение княжны лопнуло. На середине тоста, который как раз произносил один из знатных гостей, она встала со своего места, оттолкнула служанку, пересекла зал и остановилась перед Кином. Занятый разговором с соседом, он не заметил, как подошла Мэйвей, и вдруг увидел ее рядом с собой. От неожиданности расплескав вино, Кин на мгновение вообразил (судя по выражению ее лица), что она сейчас вытворит ту же штуку, что и накануне, то есть взвалит его себе на плечо.

Однако княжна ограничилась тем, что схватила его за руку и потащила за собой. Взоры устремились на них, и, хотя княжна совершала вопиющее неприличие, Кин не осмелился возразить ни словом, поскольку все остальные сделали вид, будто так и надо. Князь Шу был почетным гостем, и раз он позволяет своей дочери так себя вести, значит, и другие не должны возражать.

Неразговорчивая княжна, удерживая руку Кина в своей маленькой, но крепкой ручке, решительным шагом повела его через поместье к двору Красных Кленов — гостевым покоям из нескольких строений, чьи двери смотрели на упомянутый двор: с беседкой, прозрачными ручьями, прудом с золотыми рыбками и кленовыми деревьями. Войдя вместе с ним в покои, она усадила его на кровать.

Кин сказал:

— Ты что делаешь?

И попытался подняться, но княжна, надавив ему на плечи, заставила сесть, сама же опустилась на корточки. Бросив несколько негромких слов служанке, она легонько прикоснулась пальцами к скуле Кина, на которой всеми цветами радуги переливался кровоподтек, и в ее живых черных глазах мелькнуло сострадание.

Кин оттолкнул ее руку.

— Ты ведь понимаешь, что это из-за тебя? — спросил он. — Ты хоть что-нибудь понимаешь? Чего добиваешься?

Он снова собрался встать, но княжна усадила его еще решительнее. К тому моменту вернулась служанка, неся в руках деревянный сундучок. Открыв крышку, княжна порылась в баночках и склянках, открутила крышку одной из них и принялась осторожно смазывать синяк густой мазью со свежим и резким запахом.

Закончив, княжна закрыла баночку крышкой и вложила ее в руку Кина, сомкнув на ней его пальцы.

— Тебе, — сказала Мэйвей.

— Что, совесть замучила? — ответил Кин, но отказываться не стал. Мазь снимала боль, отзываясь на коже приятной прохладой.

Покончив с лечением, Мэйвей успокоилась и повеселела. В ответ на очередную попытку Кина уйти она снова толкнула его на кровать и приказала:

— Сиди.

Служанка в соседней комнате звенела посудой, готовя чай, а княжна уселась на пол перед Кином, подперла руку щекой и принялась глазеть на него. Вытерпев несколько минут, он почувствовал себя неловко.

— Э-э-э… спасибо за мазь. Может, я все же пойду?..

— Сиди! — повторила Мэйвей, положив руку ему на колено.

Кин сбросил ее.

— Ты понимаешь, что ведешь себя неприлично? — спросил он.

Княжна только отмахнулась. Еще немного на него потаращившись, она вдруг вскочила, метнулась к туалетному столику и взяла щетку для волос. Не спрашивая Кина, вытащила шпильку, державшую тугой узел на макушке, и его золотые волосы рассыпались по плечам и спине. Княжна принялась расчесывать их, проводя щеткой снова и снова, время от времени отступая на шаг и окидывая Кина взглядом. Оставшись довольна, наплела Кину косичек, а затем села рядом с ним на кровать и давай трогать его: тыкать пальцами в грудь и в спину, разминать плечи, хватать за руки и тому подобное.

Кин не знал, злиться ему или смеяться. Через некоторое время все это стало его забавлять. Служанка принесла чай, и Кин сделал несколько глотков, размышляя о том, что еще никогда ему не доводилось гостевать у кого-то столь необычным образом.

Натешившись, княжна захлопала в ладоши и радостно засмеялась, любуясь на гостя.

— Хороший. Красивый, — погладив Кина по голове, с восторгом сказала Мэйвей.

Он невольно прыснул со смеху. Княжна играла с ним, будто с куклой. С одной стороны, ее повадки изрядно бесили. С другой, злость как-то сама собой утихла. Будучи взрослой девушкой, княжна напоминала настойчивого, своенравного, но беззлобного ребенка. Она неумна, пришло ему в голову. Вот почему князь Шу и не пытается призвать ее к порядку. Прятать таких людей и стыдиться их всегда казалось Кину жестоким и немилосердным. Они ведь не виноваты, что такими родились. Кин вообще не умел долго сердиться, а тут это и вовсе было бессмысленно. Не стал же он бы всерьез гневаться на дитя. Кин улыбнулся княжне и, потрогав беспорядочно заплетенные косички, сделал вид, будто в восторге от ее творения.

— Спасибо! Замечательная прическа.

Княжна сложила ладошки и озарилась улыбкой.

— Мне, пожалуй, пора, — сказал Кин. — Спасибо за гостеприимство.

Он легонько похлопал княжну по макушке.

— Сладких снов. Будь умницей.

По-прежнему сжимая руки у груди, княжна Мэйвей смотрела, как он уходит, и глаза ее сияли.

Над Журавлиной Долиной занимался рассвет. Небо бледнело, из-за горизонта пробивались первые лучи солнца. Травы и листья поблескивали, умытые росой. В бамбуковой роще на все лады голосили птицы.

В мире разливались красота и покой.

Завершив тренировку на берегу горячего источника, Кин сел и погрузился в медитацию, повторяя про себя мантру «Терпение». Ежеутренние занятия вошли в привычку с детства, теперь же стали просто необходимы для поддержания душевного равновесия. Дни выдались нелегкими, но успокаивала конечность происходящего. Еще немного, и Кин покинет поместье и вернется в Шихао — сразу после того, как его отец и князь Шу подпишут договор.

Княжна по — прежнему преследовала его — об этом говорило не покидавшее Кина свербение в спине, хотя после того случая в городе она стала лучше прятаться. Он был убежден, что она прокрадывается и в зал для переговоров, и в библиотеку, каждый раз умудряясь оставаться незамеченной и из своего укрытия буравя его взглядом. Он решил не придавать этому значения. В конце концов, через несколько дней он уедет, а пока можно просто не обращать внимания. Почему-то из всех обитателей Журавлиной Долины именно Кин приглянулся Мэйвей, и с этим уже ничего было нельзя поделать. Он старался быть добрым к ней: не возмущаться настойчивыми преследованиями, уделять часок в день, чтобы поиграть с ней в мяч. Так он отнесся бы к привязчивому ребенку. Не станешь же его наказывать и ругать за то, что кто-то ему понравился?.. К тому же мазь, которую она ему дала, оказалась действенной. Синяк на скуле больше не болел и напоминал о себе лишь едва заметным бледным пятном. К моменту, когда Кин вернется к императорскому двору, он снова станет красавцем с безупречным, без единого изъяна, лицом.