СТЕГАНАЯ ДЕРЖАВА

Мало того, что Константин Андреевич знал все эти вещи, он еще и умел применить их в гипотетическом развитии. Любая техническая задача, вплоть до полета на кольца Сатурна, представлялась ему простой и довольно легко осуществимой. За пару дней на паре тетрадных листков он мог набросать шариковой ручкой свою версию технического решения. Показать, "как сделал бы это он".

"Вот здесь у нас будет клапан, сюда - заглушку. Датчики по бокам. Это? Это аккумулятор. А это соленоид".

Как и все люди подобного склада, он неоднократно собирал и разбирал радиоприемник, умел играть в домино, горевал по советскому прошлому, но и в нынешних государственных деятелях не видел ничего дурного - разве что некоторую неопытность, недальновидность. Он сделал бы не так, он сделал бы иначе. А эти... Константин Андреевич махал рукой. Что с них взять? Безответственные, легкомысленные люди.

Черемисин порицал одну молодежь: за праздность, безынициативность, инертность, незаинтересованность, хулиганство.

Впрочем, и здесь он обнаруживал врожденную мягкость характера: племянника журил, но беззлобно, искренне надеясь в обозримом будущем увлечь Носоглотку каким-нибудь полезным занятием. И это, как ни странно, ничем не походило на стариковское ворчание; Константин Андреевич не выглядел старым брюзгой. Огонек внутри него не тлел, но мерно горел, изредка порождая вспышки, какие бывают на Солнце или на газовой плите, если подбросить горсточку поваренной соли.

Увольнение со службы явилось для него не сказать что ударом - преткновением. Вот шагал себе человек и напоролся на неожиданную преграду. Дядя Носоглотки не видел ни малейших оснований к унынию и панике. Он точно знал, что очень скоро найдет себе занятие не только по душе, но и по плечу. А по плечу ему было, как уже сказано, любое дело. И если бы Носоглотка поручил ему возглавить бригаду, собиравшую дань с окрестных ларечников, Константин Андреевич не колебался бы ни секунды. Он попросил бы лишь об одном: отметить эту деятельность в трудовой книжке.

Он много читал и разбирался не только в новинках военной техники, но и в отечественной истории; хорошо знал геральдику, понимал тайную подоплеку основных исторических событий. В Бога не верил и в церковь не ходил, зато мог перечислить едва ли не все российские храмы и монастыри - за исключением самых мелких. Он интересовался транспортом и был в состоянии набросать схему российских железных дорог. Ему было достоверно известно, какие станции метро построят в городе через двадцать лет. Он не бегал трусцой, но принимал холодный душ и почти не пил - две рюмки вина по праздникам. Не курил и курилку-племянника загонял в туалет или выставлял на балкон.

У него были гантели.

3

– Ты меня озадачил, брат, - признался Мансур, критически внюхиваясь в третью порцию шашлыка. - Ты нагрузил меня! - удивился он.

Носоглотке хотелось провалиться под землю, но так, чтобы и Мансура прихватить, и чтобы тот под землей приложился к чему-нибудь крепкому.

– Есть у меня одно место, - задумчиво молвил Мансур. - Ты ведь слышал, что Эсмеральда хочет отойти?

Носоглотка смотрел на него тупо. Он что-то слышал, но ему и в голову не пришло примерить эту новость на себя.

– Эсмеральда? - переспросил он загипнотизированно.

– Ну да, - Мансур умиротворенно зачавкал мясом. Его посетила идея, и он принял хорошее решение. - Ты что - Эсмеральду не знаешь, друг?

Как любой друг Мансура, он же брат, Носоглотка отлично знал Эсмеральду. Он потому и переспрашивал.

– Куда же она намылилась? - бессмысленно спросил Носоглотка, оттягивая страшное.

Мансур закатил виноградные глаза:

– Говорит, что ей хватит. Дом, говорит, куплю. За границу поеду, на море, молодого себе найду. Я ей прямо сказал: Эсмеральда, сказал, на дом тебе хватит, ладно. И на море наскребешь. Но молодой тебе дорого обойдется, это я тебе как мужчина женщине обещаю. На молодого ты еще не заработала. Так ей и выложил.

Носоглотку передернуло. Он представил себя в состоянии заграничного приморского сожительства с Эсмеральдой. Виагра творит чудеса, но душу бессмертную жалко до слез.

Мансур вздохнул и махнул барменше, требуя водки.

– Короче, уперлась она. Понимаешь? Ну а я что - я, по-твоему, зверь, да? Честно скажи, как мужчина мужчине - я зверь?

– Ты, Мансур, авторитет, - серьезно ответил Носоглотка. - Звери в авторитетах не ходят. Зверь в клетке должен сидеть.

Тот расстроенно ощупывал сизую щетину, густо покрывавшую щеки и подбородок. Ему вдруг почудилось, что все вокруг несправедливы к нему.

...Выпили еще, и Носоглотка захмелел прилично, хотя еще не был непоправимо пьян.

– Мансур, - заговорил он робко, - а при чем тут вообще Эсмеральда? При нашем-то базаре, а?..

–..А? - очнулся Мансур. Он успел позабыть обо всем и мысленно унесся куда-то далеко, в солнечный Азербайджан. В небесный Азербайджан, если такое возможно, в прообраз и предтечу многочисленных азербайджанов, томящихся по разным вселенным. Где все настоящее: виноград, сливы, женщины, арыки, сады, огнестрельное и холодное оружие...

– Почему ты про Эсмеральду сказал?

– Я твоего дядю на ее место поставлю, - рассеянно объяснил Мансур.

Носоглотка съежился. Он проклял минуту, когда надумал просить за дядю.

– Но ведь он мужик, - возразил он без особой уверенности. - А туда нужна мамка.

– Ну и что? Почему обязательно должен быть баба? - Разволновавшийся Мансур начал делать ошибки в русском языке. - Был мамка, теперь будет папка! Вывел девочек, показал, забрал деньги, пошел отдыхать. Если гости безобразничают - вызвал охрану. И получаешь процент. Где ты еще такой работа найдешь?

Мансуру все больше нравилась эта идея.

– Приведешь его завтра.

– Сюда?

– Зачем сюда? Прямо в салон приведешь. Покажешь ему там все, а я скажу Эсмеральде, чтобы всему научила.

Преисполненный отчаяния, Носоглотка опрокинул в себя полный фужер.

– Он же лох, - завел он старую шарманку, пробуя выручить дядю. Который катал его на санках, скакал козлом и кричал ослом.

– Э, дорогой! На этом месте даже лох - и тот не напортит. Это же невозможно. Ну что там можно сделать неправильно? Я не представляю...

"Лучше бы кондуктором", - убивался Носоглотка.

Он понял, что погубил Константина Андреевича.

4

Квартира на Фонтанке одно время была фешенебельной, потом перестала быть фешенебельной и сделалась коммунальной; в силу этой метаморфозы она стала просто непрезентабельной и гадкой, а ведь когда-то в ней даже давали балы средней и малой руки. Она потеряла невинность сразу после октябрьской революции; в ее дверях, на пороге, немедленно расстреляли кого-то в шубе и шапке. Потом ее вымораживали; потом заселяли дрянью, потом ей калечили слух еженощным топотом чекистских сапог. В военные годы к уже покалеченному слуху добавилось зрение: исполосованные крест-накрест окна, с местами выбитым стеклом, которое заменили фанерой. А дальше надобность в дополнительных внешних воздействиях отпала, ибо мутация произошла, закрепилась, и после войны мутировавший организм просто старел. Наконец, отвалилась последняя штукатурка, но не в строительном понимании, а иносказательно, в смысле косметического макияжа. Обнажилась кладбищенская правда. Металось пьяное эхо, отовсюду тянуло падалью и мерзостью. По коридорам бродили человеческие тени. Страшно посверкивала коммунальная газовая плита: средоточие догорающей жизни, последнее пристанище света. Из огромных облупленных зеленых кастрюль доносилось предсмертное побулькивание: на обед варилась не то капуста, не то белье, эта вторичная жизнь обогревалась и содержалась газовым тленом.

Но вот история завернулась в диалектическую спираль. Никто не думал, что такое возможно, и все-таки возрождение началось, состоялся виток. Он соответствовал обновлению, которое вырастало из гадости и содержало эту гадость в себе как обязательный опыт, залог и зерно грядущего роста.