Страница 3 из 18
Мой новый хозяин взял меня с собой в академию, где все прошло более или менее гладко. Согнанные в актовый зал слушатели внимательно выслушали Последнева, хотя тот и запинался, шепелявил, с трудом выговаривал сложные слова вроде природопользования и вообще бубнил себе под нос, а не на тот берег реки. В общем, с артистом еще работать и работать. После речи пошли вопросы. Экология офицеров почему-то интересовала мало, спрашивали они больше про квартиры и размер содержания. Я, войдя в роль даже не спичрайтера, а уже советника, подмигивал Геннадию из зала: мол, обещай – все сделаем. И он обещал. Так что проводили нас вежливыми аплодисментами.
Дальше все пошло как по маслу. Я приносил из штаба какие-то справки, иногда малоразборчивые каракули председателя, иногда собственные записи с его слов. И превращал весь этот сор в речи и газетные статьи. Я вошел во вкус политической деятельности и стал позволять себе некоторые вольности. Придумал, например, экологию семьи, экологию культуры и вообще экологию духа и стал почем зря вставлять пассажи про эти экологии куда ни попадя. Никодимыч мой скреб потылицу, ворчал «эк загнул, мне не выговорить», но я напоминал ему о блестящем будущем партии и его роли в экологическом движении, приплетал благоприятнейшие электоральные ожидания, и он размякал, благодушествовал, верил уже, что экологию духа придумал не я, писака, а он сам, крупный политический деятель Новой России, лидер движения, которому уготована особая миссия в стране и мире. Мы с Геннадием давно уже были на «ты».
На почти безоблачном небе моей политико-эротической деятельности оставались две крохотные тучки.
Прошло два месяца, как я делал в ЭРОСе свою блестящую карьеру, но мне пока не заплатили ни копейки. Партийная бухгалтерша всякий раз ссылалась на пустую кассу и просила позвонить ей через пару дней. Но я знал, что актер исправно получает свои почасовые гонорары за налима на мели, да и Геннадию раз в месяц приносят из бухгалтерии пухленькие конверты. Народный артист Толя Горский, с которым я тоже успел близко сойтись, посоветовал мне взять ЭРОС (ударение на России!) за некоторое место, ну, скажем, за кадык: коль не расплатитесь – больше ни строчки. Я внял его совету, после чего меня пригласили в кассу и извлекли из – я успел заметить – плотно набитого денежными пачками сейфа несколько зеленых бумажек. Это вам, уважаемый, типа аванса. Остальное потом. Нет-нет, что вы, нигде расписываться не надо.
Второй тучкой было полное Клавино безразличие к моей политической карьере.
Как и прежде, она приходила ко мне три раза в неделю прямо с работы и оставалась до утра. Начав свой трудовой путь пятнадцатилетней подсобницей в овощном магазине, моя Клава каким-то образом сумела сохранить торговые традиции совка и каждый раз приволакивала добрый пуд всевозможной снеди, хотя и расплачивалась за все до копейки в супермаркете, где заведовала секцией. Она любовно раскладывала свою добычу на кухонном столе, сортировала, распихивала по полкам холодильника, а потом принималась стряпать, румяная, пышная, соблазнительная. Я просто умирал – так не терпелось затащить подругу в койку, но она ни разу не позволила сделать это до завершения кулинарного таинства. Что свято, то свято. Можно было не есть приготовленное и не евши отправляться в постель, что мы часто с Клавой и делали, но расстегивать на ней пуговки и молнии мне дозволялось только тогда, когда ужин был полностью приготовлен. После первого бурного соития, а оно у нас всегда было бурным, мы, едва прикрыв наготу, садились за стол и ужинали, а за ужином делились своими трудовыми свершениями. Клава рассказывала о последних событиях в супермаркете и расспрашивала о моей редакционной жизни, хмурилась, когда я упоминал бабешек-сослуживиц – секретарш и корректорш, но с интересом читала мои последние публикации, делая при этом вполне осмысленные замечания. В общем, мы проявляли взаимный интерес не только в постели.
Однако к моему рассказу об успехах в спичрайтерстве и партийном строительстве Клава отнеслась безо всякого интереса, я бы даже сказал с некоторой брезгливостью: тебе что, денег не хватает? И не стала больше слушать. Не хочешь – не надо. Я потащил ее в койку, она не упиралась, и нам снова было хорошо. Но легкий осадок остался: надо же, я вон на какой уровень поднялся, а ей, дурехе, все равно…
Как-то, зайдя без стука в кабинет Последнева, я застал у него Сережу Сонокотова, который, если помните, и сосватал меня в ЭРОС.
– Во! На ловца и зверь бежит, – обрадовался Геннадий. – У тебя баба есть?
– А что? – несколько озадаченно ответил я, недоумевая, с чего бы это работодатель заинтересовался моей личной жизнью.
– А то, что бабешка нужна, аппетитная, ну такая вот… – Геннадий двумя руками обрисовал, какая нужна бабешка, причем, опустившись ниже воображаемой талии, развел их едва ли не шире своих плеч. И торжественным голосом, каким обращаются к другому берегу реки – все-таки артист свое дело знал туго, – добавил: – Партии нужна женщина! Сергей Николаевич, ну объясни ему.
И все объяснилось. Оказывается, все это время Сережа продолжал работать на ЭРОС, просто наши пути не пересекались. И отвечал он за предвыборные акции, говоря человеческим языком, за публичные мероприятия, которые должны были выставить партию перед избирателями в самом привлекательном свете. Дабы электоральные ожидания оправдались. Тут подоспела широкая Масленица, и Серега надумал прилюдно напечь в Сокольниках блинков. Недурная акция, верно? Но это еще не все. Решено было пригласить на нее наших политических соперников, пусть тоже повыпекают. А избиратель попробует блинки разных партий и решит, чьи лучше. Этакие блинодебаты. Тут нет ни правых, ни левых, ни центристов, ни националистов, ни почвенников, ни западников. Тут политическими программами, пустопорожними обещаниями, в общем, обычным предвыборным краснобайством не отделаешься: все решает легкость и тонкость блина, его воздушность, схожесть с нашими русскими кружевами, способность таять во рту. И не последнее – количество блинов, а значит, сноровка блинопека, а лучше, конечно, блинопекши. Вот, оказывается, для чего партии понадобилась женщина.
– Понимаешь, нам не абы какая баба нужна, – перебил Серегу председатель. – Ты понимаешь, я из агентства могу дюжину выписать. И выписывал, и кастинг устраивал. Красавица на красавице. Ноги от ушей. Но они же все, блин, плоские, как блины. А нам для блинов нужна вот такая… – И опять Геннадий не нашел в своем партийном лексиконе слов для описания «вот такой», а только вновь очертил растопыренными руками ее контуры.
С фигурой претендентки все было ясно, но я никак не мог взять в толк, при чем здесь я, блин.
– Послушай, а почему бы нам, – несколько смущенно начал Сережа, – почему бы нам не попросить твою… – он замялся, – ну твою… даму? Лучше ее нам все равно не найти. Сколько ни устраивай кастингов. Что скажешь?
Вот оно что!
Печь партийные блины Клава поначалу отказалась наотрез:
– Я в эти игры, милый, не играю. Езжай сам к своим клоунам. Придумали – Эр-р-рос! – Она раздраженно фыркнула. – У тебя, как с ними спутался, у самого с этим неполадки…
Ох, как неправа моя Клава! С чем-чем, а с этим у нас все по-прежнему было в порядке, что она прекрасно знала. Но ее несправедливость меня не обидела. Я просто притянул Клаву к себе и положил ей руку туда, куда она любит. И поцеловал ее в шею, а затем еще раз и еще. А потом стал искать губы, она делала вид, что отталкивает меня и уворачивается, но я их нашел. Клава прижалась ко мне и стала бормотать, что я, как связался с этими, так стал каким-то чужим, что только и говорю о своей проклятущей партии, что раньше был мужик как мужик, а теперь… Уже не встречая ни малейшего сопротивления, я быстренько стянул с нее все, что на ней было, и долго-долго старательно и с большим удовольствием лишал ее поводов к ревности. В самом деле, что за глупость ревновать мужика к партии, да еще экологической.