Страница 7 из 10
Самое интересное приключение...
Он мне сказал, что смерти больше нет. То была ложь, я видел, как умирали люди, великое множество людей. Но он не погиб. Длинное копьё, прошедшее сквозь широкую грудь с левой стороны, пробив сердце, пригвоздило его к могучему дубу.
Мало кто общался с этим человеком с тех пор, я не говорил с ним больше, но видел не раз и ни разу вблизи. Завидев бледную, как призрак, фигуру издалека, я стремился приблизиться к ней. Она не сбегала, стояла на месте, не шевелилась более обычного, ведя обыкновенные житейские дела. Но меня то сбивала толпа, бушующая средь городских стен, то отвлекал жандарм, заинтересованный моим не вполне нормальным внешним видом, то я вовсе чуть не погибал, брошенный под копыта лошадей. Другие не позволяли приблизится к нему, чужие, не знавшие его люди, служили высокой стеной на моём пути, непреодолимой преградой, человек или невероятная случайность, настигала меня тем более, чем ближе я обращался к своей невидимой цели.
Живя на окраине большого города, каждый раз когда желание узнать, притронуться к чуждому с ярой силой разгоралось в жалкой душе, мне приходилось преодолевать широкие улицы и проспекты, сужавшиеся к сердцу мегаполиса, чтобы заполучить хотя бы возможность побродить по узким улочкам и проулкам, где на тебя давят тяжёлые чёрные стены, покрытые сажей, и заметить краем глаза светло-серую крапинку его рваного одеяния в безликой толпе.
Золотая осень проходила незаметно, день — зелёное, два — жёлтое, семь — голое. Остаются два месяца тошнотворных коричневых ковров и холодных проливных дождей, так мною любимых. Сидишь дома, трещит огонь, рыжий, игривый, кот мягко потягивается, проснувшись от голода, идёт поест, идёшь поешь. В кресле уютно с горячим напитком в руке. А за окном льётся дождь, стучит по черепице, бьётся в окно. Ветви качаются с ветром, птицы прячутся под крышей.
Зима припорошит снегом землю, заметёт улицы и стоит холодом в городе. Да снега мало, да пурги нет. Гнилые проплешины чернеют тут и там на газонах. Тает белое, ночью — раз, мороз, утром — лёд. Идут люди падают, как на катке, под колёса падают, а кто бросается.
Двадцать девятого февраля я возвращался от своего друга, из лечебного санатория. Беда с головой у парня, обещал его покойной матери, что буду навещать беднягу. Навещаю иногда, конечно, но тяжело смотреть на страдания. Правда, он и не страдает, находится в блаженном неведении. Завидую ему. Что на уме у такого человека? Трудно узнать, ещё труднее понять.
Поезд опоздал на пять минут. Зайдя в вагон, я расположился на первой скамейке слева от входа, где почище сиденье. Напротив сидела бабушка с внуками, подозрительно косившаяся на меня одним глазом, за неимением второго, — младшему, наверное было лет десять, старшему — не меньше пятнадцати, он бренчал на гитаре. Вполне сносно могу сказать, сам никогда не умел играть, но друг у меня тот ещё музыкант, даже вроде сочинял что-то, по крайней мере, прежде, до того как повредился умом. Младший, пятилетний, попросил у брата гитару и стал щипать одну струну, высвобождая из инструмента простенькую мелодию. Кажется, я знал её, но названия не вспомнил. Что-то хрустальное или снежное, северное.
Ехать минут двадцать, если задержимся на перегоне, то тридцать.
Через час я прибыл на Пятую станцию, здесь же с поезда сошла бабушка с внуками. Моё опоздание на встречу было бы невежливым, и потому, выйдя из последнего вагона, я поспешил к переходу через железнодорожные пути, находившемуся на другом конце перрона. Аккуратно пробежав по обледенелой платформе, я чуть не проскользил новым пальто по железным ступеням, но, удержавшись на ногах, сумел замереть в стойке «смирно» у самого подножья лестницы. Переход через железнодорожные пути блестел металлическим покрытием перед моим носом, и возможность проскочить вовремя могла быть вполне осуществима, если бы деревянный забор, на который я опёрся, не треснул под моим весом. Алыми рубинами засверкали глаза предупреждающего светофора. Звона не было. Лёжа, ошалелый от неожиданности падения, в канаве, обхватив, как бы приобняв камни, между которыми повезло так удачно приземлится, не разбив голову, я смотрел вверх на переход. Бабушка подгоняла внуков, рыча ласковым голосом наставления об опасности пьянства и безумия, поглядывая на тело в канаве. Улыбка извинения непроизвольно скривилась на лице. Пожилая дама только фыркнула в ответ и поплелась за внуками к переходу. Красные огни незаметно мигали в снежной траве, слишком низко, чтоб увидеть их сверху.
Я крикнул, что есть мочи, и голос мой слился с визгливым гвалтом страха, молчанием непонимания, истошным воплем боли, кратким хрустом и рвущийся тканью, но громче всех был низкий мощный гудок поезда, врезающийся в уши воем медной тубы, барабанный бой стальных колёс завершал симфонию кошмара. Пустой провал в памяти белеет до сих пор, но события последующие память хранит, как записанные на плёнку. Старший брат подхватил падающую от ужаса старую даму, завалившись вместе с ней в сугроб. Нестерпимый плач звенел в воздухе. Мальчику отсекло ноги. Выпрыгнув из канавы, я стремглав бросился к переходу, на бегу скидывая пальто и пиджак, и сорвал белые рукава своей рубашки. Как мог, стараясь выцепить из глубины памяти знания о врачевании, я перевязывал культи, накладывал жгут из ремня. Много снега побагровело тогда. Безногий потерял сознание. Вдруг взглянув на часы, я рванулся вперёд, не оглядываясь, подхватив только в руки брошенный пиджак и куртку. Успеть бы на встречу.
А жив ли мальчик?
Вечер.
Тёмные уголки улиц подсвечивались газовыми фонарями. Скромно поблёскивали мелкие язычки пламени в стеклянных клетках. Они не стремились вырвать наружу, находили удовольствие в своём заточении. Запертым не страшен ветер, гасящий свечу оставленную у открытого окна, когда спешишь к двери, услышав стук, бросая свои дела, чтобы разочароваться в известии о продаже бессмыслицы или агитации к голосованию за старого министра. И зачем бежал, спотыкался? Ради давно известных тебе слов? Слякоть липнет к подошве, кисель хлюпает под ногами. А я мыслил о позапрошлом дне, когда ляпнул бред в разговоре, и тотчас пришёл мне в голову благоразумный ответ — говорю его про себя, вполголоса, кричу. Никто не слышит. Тянущийся воздух прел запахом сжатого газа — чуешь недавнее столпотворение народу. Умер кто или пожар случился, что люд всякий приманил? Отчего же так думаешь? Да разве может привлечь столько любопытных глаз заморыш, вставший на колено перед любимой? Только если она ему отказала, громко посмеявшись.
Вошёл в подворотню, понесло отходами масс. Темный дворик с разбитой брусчаткой. Послезакатная заря погасла, горит один тухлый фонарь, запитанный рыбьем жиром. Я быстро взбежал по крошащимся ступеням к тяжёлой металлической двери, звонок не работал, постучал четыре раза. Костяшки похолодели от прикосновения к металлу. Меня впустил худой слуга в выцветших одеждах, столько раз перестиранных и заштопанных неловкими руками, что уже ни один мастер-портной не привёл бы их в порядок, кроме как полностью перешил бы. Я оставил пальто и шляпу на вешалке и, поправив галстук, вошёл в любезно указанную слугой комнату.
Сигаретный дым затревожил нос, пробившись горькими парами к чувствительной слизистой. За овальным столом, обрезанным с дальнего от меня краю, сидели сутулясь важные люди. Услышав, как кто-то вошёл, они глянули в сторону двери и кивнули, на секунду приоткрыв рты в безмолвном приветствии. Я сел рядом с мужчиной, на носу которого покачивалось маленькое пенсне, подбородок его обрамляла небрежно выстриженная бородёнка по моде Луи Наполеона.
Густо-зелёные стены с едва заметным узором делали невеликую по размерам гостиную ещё меньше. Покрытая патиной люстра слабо освещала помещение, запотевшие окна также благоприятно влияли на сохранение тихого полумрака. Люди молчали, кто-то играл в карты, один или двое читали газету, другие изучали старые записи на жёлтых страницах. Заинтересовавшись, я взял с полки один приглянувшийся мне томик, однако по прошествии получаса, когда глаза мои разболелись от постоянного напряжения в затенении, а разум утомился складывать из дореформенной азбуки современное понимание слов, пришлось отставить в сторону книгу, название которой не запомнил, хотя и желал в будущем взяться за её прочтение.