Воскрешение

Шаги у него за спиной остановились.

— Вот ты где.

У Бейкера поникли плечи.

— Да.

— Хватит бегать. Мы здорово повеселились, но мне нужно заняться кое-чем другим. А тебе пора умереть.

— Ты прав, — проговорил Бейкер, стараясь не дрогнуть голосом. — Я устал бегать. Я не буду сопротивляться. Только сделай это быстро. Больше я ни о чем не прошу.

Он услышал, как Об зашаркал вперед. Бейкер попытался разглядеть его в темноте, но не смог. Оставалось полагаться на другие чувства. К счастью, обоняние у него сохранилось. Вонь разложения становилась тем сильнее, чем ближе подбирался зомби. Когда запах стал почти невыносим, Бейкер напрягся, готовясь к худшему.

Об совершил ошибку, когда, делая выпад, издал победный крик. Бейкер со всей силы вытянул перед собой руки, блокируя атаку мертвеца. Схватил Оба за когда-то принадлежавшие Пауэллу плечи, морщась от ощущения раздувшейся плоти, что скрывалась у зомби под одеждой. Затем с криком повернулся на носках и толкнул Оба в открытую шахту лифта. Свирепый рев, полный гнева и удивления, эхом пронесся во тьме, а потом оборвался громким стуком.

Бейкер стоял и, тяжело дыша, вслушивался, пытаясь уловить внизу звуки движения, но было тихо. Спустя несколько мгновений, когда силы к нему вернулись, Бейкер осторожно подошел к краю шахты, вытянул руку и осторожно пошарил ею, пока не наткнулся на холодные ступеньки служебной лестницы. Затем, набрав в грудь побольше воздуха, начал подниматься. Это была трудная, изматывающая нервы до предела задача — карабкаться по шахте лифта в полной темноте, не представляя, сколько еще осталось взбираться и сколько придется лететь вниз, если сорваться с лестницы. Несколько раз мышцы сводило судорогой, а однажды, когда потные пальцы соскользнули со ступеньки, у него на миг замерло сердце.

Сколько времени Бейкер взбирался — он не имел ни малейшего понятия. От тишины ему было не по себе. Единственное, что было слышно во всей шахте, — это его собственное прерывистое дыхание. Бейкер воображал себе, что Об далеко внизу поднялся и стал карабкаться за ним вслед. Тишина приумножала его страх. Он заставлял себя не торопиться, опасаясь, что в противном случае соскользнет и разобьется.

В конце концов его голова коснулась твердой, неподатливой поверхности. Быстро определив, что это был люк, Бейкер пошарил в темноте рукой и открыл его. Затем надавил головой и услышал скрип ржавых петель. А поднявшись еще на несколько ступенек, недоуменно нахмурился. В лицо ему подул прохладный ветерок, но было все так же темно. Он подумал, что просто вылез в другой шахте. Наконец, его глаза стали постепенно привыкать, и он разглядел мерцающие вверху звезды. Получилось, понял Бейкер: он выбрался на поверхность. Но куда именно — не знал.

— До скооооооороооогооо… — донесся голос Оба из глубины.

Бейкер захлопнул люк.

— Оставайся там, — пробормотал он. — Пусть это станет твоей могилой.

Изнуренный, Бейкер захромал в темноту. Он был на свободе.

Он сбежал, пусть и не знал, куда именно.

И он сомневался, что хотел бы знать.

6

Старик сидел на скамейке в парке и кормил голубей.

Их распухшие трупы суетились вокруг. Фрэнки наблюдала, находясь в уборной, в безопасности, как мертвые птицы поедали его тело. Один голубь, у которого глаз свисал из глазницы, спикировал вниз и, словно возвращая долг, присвоил себе левый глаз старика. Острые щелкающие клювы срезали кусочки плоти, один за другим.

Старик не кричал. Он сидел, будто окаменев и не замечая того, что с ним происходило. Затем рассеянно провел рукой по щеке — пальцы оказались в крови. Оторванные ошметки правого уха оставили пятна на белом воротнике.

— Чертовы мошки, — пробормотал он в пределах слышимости Фрэнки.

Голубь метнулся к открывшемуся ему пухлому языку. Когда клюв впился и оторвал кусочек мяса, в рот старику хлынула кровь.

— Муха! Лети отсюда! — Старик, не вставая со скамейки, замахал руками. Зомби-голуби вспорхнули и закружили вокруг. Но не успел он откинуться обратно на спинку скамьи, как птицы вновь опустились на него.

— Долбаный чудила, — процедила сквозь зубы Фрэнки.

Под шквалом клювов старик шевелился — извивался и смеялся, словно его щекотали.

Фрэнки снова затрясло — то ли от отвращения, то ли от страха, этого она не понимала сама. Ей хотелось героина. Это началось еще на дороге, когда она пряталась за самосвалом. Пока она бегала, жажда поубавилась, но сейчас, когда она снова пряталась, желание вернулось с удвоенной силой. Струпья, покрывавшие ее тонкие руки, засвербели, и она немедленно впилась в них тремя затупленными, потрескавшимися ногтями. Ей нужна была доза.

Нужен был героин. Без него никак.

Именно эта нужда привела ее сюда, в Балтиморский зоопарк. Из огня да в полымя.

Окорок, Черный, Кобель и остальные наверняка видели, как она перелезала через забор. Только последовали они за ней или нет? Или просто оставили ее здесь покоиться с миром?

Покоиться?

Да, покоиться. Отдохнуть после всей этой беготни по городу. Упокоиться навеки.

Ее прежняя решимость выжить во что бы то ни стало испарилась. Фрэнки думала, что может умереть здесь, в мужском туалете Балтиморского зоопарка, снаружи которого расхаживают голодные мертвые звери, а еще банда разъяренных наркоторговцев, которые хотели заполучить украденный ею пакет с наркотой. Она подумала, что бандиты могли прервать погоню, но с чего им было так поступать? Уличная цена этого конкретного пакета взлетела до небес, потому что больше таких пакетов нигде не было.

К несчастью, Фрэнки израсходовала почти весь запас. И Окороку с остальными, думала она, это не понравится.

Старик, наконец, затих. Фрэнки осторожно выглянула за дверь. Его черный костюм превратился в розовую колышущуюся массу обнаженных мышц и нервных окончаний. Грудь продолжала вздыматься и опускаться. Жизнь, которую подарили ему родители, упрямо не желала уходить. Она не сдавалась без боя.

Смерть была сильнее. И она была терпелива.

В окно туалета Фрэнки наблюдала, как он умирает, и уже прикидывала, через сколько времени воскреснет.

У нее заныли руки. Внутри все сжалось, она ощутила в себе пустоту. Пошарила в кармане, пытаясь найти что-либо, чем можно ее заполнить. Последний героин.

— Я не дам тебе пропасть даром, — пробормотала она.

Она приготовила дозу, ложку, промокашку и зажигалку, принялась облизывать потрескавшиеся губы.

Вскоре ничто из того, о чем она думала, уже не имело значения. Ни старик, ни голуби, ни Окорок со своей компанией, ни даже ее ребенок. Единственное, что было важно, так это жадные, сморщенные дорожки на ее руках, словно рты неуемных младенцев, требующих соска.

Она перевязала руку. Игла нашла вену. Она нажала на поршень.

В кровь разлилась сладкая истома — она убаюкивала, увлекала за собой. Через несколько секунд Фрэнки захлестнула знакомая эйфория. В животе стало тепло. Ее будто обернули приятной на ощупь материей. Лицо вспыхнуло, зрачки сузились… Фрэнки выплыла из туалета, воспарила над зоопарком и унеслась над руинами Балтимора и всего живого мира.

Фрэнки лежала в больнице. Яркий свет слепил ей глаза. На нее безучастно смотрели лица, закрытые хирургическими масками. На перчатках доктора блестела кровь.

Она чувствовала боль. Она лежала вывернутая наизнанку, но доктор и медсестры будто этого не видели или им было все равно. Они обсуждали утренние новости (кто-то умер и вернулся к жизни?), и она видела это по их глазам, в которых отражалась только одна мысль: «Очередная шлюха-наркоманка рожает нежеланного ребенка».

Ну и в жопу их! Ей-то какое дело? Пусть это их впечатлит! У большинства героинщиц случался самопроизвольный аборт. Ей же хватило сил выносить весь срок.

И чем скорее она родит, тем скорее сможет взять ребенка и уйти…

(Принять дозу.)

…что-то порвалось, и она завыла в агонии, доктор сказал, что придется резать.