Страница 10 из 13
И не удивился, помня о словах Грифа. К магам, малефикам, ведьмам из урочищ с оврагами и даже колдуньям, в последнее время, относились без всяких смешков с ухмылками. Как оно бытовало еще лет пять назад, вместе с шарлатанами и фиглярами, катавшимися туда-сюда на повозках с разномастно-пестрыми тентами. Эти-то, кроме снятия и наведения порчи, гадания, приворота с наговором на падёж скотины, совершенно спокойно и магически вырезали вросшие ногти, нежелательных зародышей и куски дёсен с гнилыми зубами. Половина их пациентов умирала через пару-тройку дней от заражения крови с горячкой, половина оставалась калеками на всю оставшуюся жизнь.
В последнее время все поменялось. Тёмная Абисса, не расстающаяся со своими морскими ведьмами с самого основания, потешалась над всеми соседями, вдруг в полной мере вкусившими всех благ вернувшегося колдовства. И ему, охотнику за головами, неожиданно свалилась на голову очень странная, постоянная и опасная работа. И Освальд, сам того не ожидая, подрядился на нее.
Ему выпал шанс сменить относительно вольную жизнь на постоянный найм. Хозяин у Освальда появится такой, что не знаешь – радоваться или нет. Главный шпион Безанта в Срединных землях, один из трех людей, имеющих право давать распоряжения вездесущей Огненной палате, пусть и постоянно остающийся в тени. А работенка-то оказалась, ай-ай, не каждый возьмется. А он, подумав, взялся. Так было правильно, пусть и глупо. Для многих – просто глупо.
Что-то странное происходило в мире, что-то не очень хорошее. Сто лет назад, если Освальд правильно помнил услышанное, прочитанное и даже увиденное, пусть и в виде развалин, церковь Мученика и Безант практически стерли с лица земли большую часть имеющейся магии. И не только ее.
Любое учение, признанное ересью, любой местный божок, любая бабка, кроме лечения коров занимающаяся чем-то еще – вырубались, сжигались и забивались насмерть. Освальду уже доводилось слышать про кровавых псов, давивших инакомыслие и уничтоживших великие культуры, спаливших дотла чудесные образцы архитектуры прошлого. В основном так-то вот рассуждали зажравшиеся и богатые жители крупных городов, замков с целыми стенами и владельцы родословной длиною поколений в десять, самое малое.
Там же, где охотник за головами проводил времени куда больше, на разбитых временем и очередной войной старинных мощеных дорогах, торговых путях, проложенных тысячами колес и копыт, едва заметных тропах и тропинках, за невысокими частоколами глухих деревень, в полуразрушенных небогатых поместьях и городках, где пьяная драка становилась побоищем, думали иначе. И говорили тоже.
Здесь хорошо знали цену ночной тишины, спокойствия и страха, продирающего до костей, лишь на землю спускается темнота. Тут не вспоминали о красоте статуй в Твинн-Эйле-Блоод, земле квельдов, пропавших в одну неделю. Нет-нет, жители лощины, освобожденной от вековых зарослей черных вязов, лежащей у подножья Синих гор, до сих передавали тихим шепотом другое.
Про костры, поднимавшиеся огнями до середины деревьев, костры, наполняющие округу запахом паленой кожи и волос, сладковатым ароматом печеного человеческого мяса. Про сетку-покрывало, скрывающую, до поры до времени, темную бронзу фигуры Эйле, матери и супруги богов-близнецов. Покрывало менялось каждое солнцестояние, а надлежало его делать из волос девушек, чистых и нетронутых. Причем волосы должно было снимать вместе с кожей… и на живую.
А сам он, после тварей Волчьих оврагов, Мясника и встреченного подменыша троллей, как-то незаметно занял сторону тех самых кровавых псов. Все просто и незамысловато, на самом-то деле. Люди, пусть и не все, были охотнику за головам ближе и дороже. Вот потому Серый, старый-добрый и уже уставший его жеребец, неторопливо шел вдоль постоянно видимой серо-зеленоватой полоски моря.
В этих краях Освальд еще ни разу не работал. Хотя многое и казалось знакомым. Свежий, чуть горьковатый воздух с моря, неприятный запах от груд рыбьей требухи, гниющей у сараев для разделки и засолки. Крепкие, кряжистые люди, безусые мужчины с широкими бородами, полощущими по ветру. И женщины, широкобедрые, с сильными руками, в штанах из рыбьей кожи под теплыми шерстяными юбками. Высокие сапоги и широкополые, низко надвинутые шляпы у каждого и каждой, нож на поясе, шрамы от крючков, лопнувших сетей и ударов морских обитателей на лицах, выдубленных ветром, солью и морским солнцем.
Вдали, посередине залива, постоянно скользили взад-вперед два больших шлюпа, идущих на парусах. Весла в уключинах тоже виднелись. Ветер трепал белое полотно с красным солнцем Безанта. Гриф нисколько не обманул по поводу осторожности наместника, сейчас старающегося исправить допущенные оплошности. А народ, живущий по берегу, боялся, это бросалось в глаза на всем трехдневном пути.
Вчера Освальд остановился в большой деревушке, у которой заканчивался большой ухоженный тракт, и начиналась полоса проселка, идущего по дюнам и петляющего вдоль всего побережья.
Удивляться рыбе на первое и второе не приходилось. Тем более и готовить ее здесь умели. Пока охотник ложкой хлебал густую похлебку, в которой плавали разваренные куски какого-то местного морского чуда, к нему успел подсесть староста. Не спрашивая, налил себе и гостю крепкой, на перце и травах, водки. Освальд не отказался, махнул ее залпом, прислушиваясь к ощущениям.
– Здравствуй, мил человек. – Голос у рыбака оказался под стать крепкой массивной фигуре, густой и чуть хрипловатый. – Далеко ли путь держишь через наши края?
– И тебе здоровья, уж не знаю, как тебя зовут. А почему думаешь, что не к вам?
– Да чего такому душегубу у нас делать-то? – неподдельно удивился староста. – Кого ты тут искать можешь, позволь спросить.
Освальд улыбнулся, не удивляясь рассуждениям старосты. Если уж разбираться, то делать в этих краях ему и впрямь нечего. Рыбак из него, как из вот этого морского окуня красная рыба к столу местного дюка.
– Дальше еду, к горам.
– Дивные дела… – староста набил короткую трубочку, затянулся от тут же поднесенной хозяином лучины. – В ту сторону только что проклятый лес.
– Вот туда я и еду, – Освальд отставил свою миску. – А тебе для чего про меня что знать, уважаемый? Никого вроде не трогаю, за ужин рассчитаюсь, не переживай.
Староста пододвинул к нему плоскую тарелку с жареной в ягодах камбалой.
– Не трогаешь-то, оно, конечно, так. Да кто ж тебя знает, что дальше делать начнешь. Ты, мил-человек, не обижайся. Но к двери комнаты твоей поставим ребятишек. Ежели чего ночью чудить вздумаешь, так не обессудь, у нас такого не любят.
– А что входит в чудить? – поинтересовался Освальд, отрывая плавник с хорошим куском мяса. – А?
– Книгами всякими ненужными шелестеть, свечи палить почем зря, рисовать углем на полу и стенах всякие богопротивные вещи и прочее, ну…
– Точно, и как я не додумался сам? – Вкусной камбалы Освальду не расхотелось, но разговор со старостой стал важнее. – А вы, уважаемый, как понимаю, здесь представляете и светскую, и духовную власти?
– Чего? А, вон ты про что, мил-человек. – Староста залез пятерней в бороду. По стенке неожиданно выросло сразу несколько «ребятишек» с короткими зубатыми острогами в руках. – Ну, разве что и так.
– А не боишься, староста?
– Чевой-то мне бояться, ты уж подскажешь, может?
– Да что донесет кто-нибудь на тебя за такое самоуправство? Господа инквизиторы страх как не любят, когда кто-то сует нос в их дела, да еще и без ведома.
– Хм… твоя правда. Вот только, кто ж им донесет-то, а? Уж не ты ли?
«Ребятишки», стоявшие по стенам, разом качнулись к ним и тут же встали. Освальд паскудно улыбнулся и встал, держа в согнутой руке короткий арбалет. Граненый наконечник первого болта смотрел в сторону ближайшего любителя остроги. Барабан под стрелковой частью не пустовал, оскалившись наконечниками еще пяти стрел.
– Отойдите к стойке, рыбачки… – Освальд кивнул головой в указанную сторону. – Вот так. Он у меня небольшой, но дырок в вас понаделает. Садись, староста, поговорим.