Страница 25 из 48
— Как ты можешь так просто с этим мириться?
Он смотрит на меня поверх своего недоеденного яблока.
— Ты никогда не думала, что, может быть, я не против застрять здесь с тобой?
Я смеюсь.
— Смешно.
Он пожимает плечами и откусывает еще кусочек яблока. Он либо тренировался перед зеркалом, либо это был не сарказм. Ни одна из моих тренировок не подготовила меня ко второму варианту.
— Слушай, хватит с меня терапии. У меня есть последняя идея, как нам отсюда выбраться.
Он не смеется надо мной, и я продолжаю.
— Если ты меня поднимешь, то я смогу дотянуться до панелей на потолке. Я сниму одну из них и вылезу через вентиляционную шахту. И когда я найду время, то вернусь за тобой.
Он доедает яблоко и бросает огрызок в мусорную корзину, которая, кстати, находится на моей стороне. Потом направляется в ванную, чтобы вымыть руки, а я все еще жду его ответа. Он медленно вытирает их, насухо, и выходит, затем прислоняется к смотровому столу и скрещивает руки на груди. Его глаза встречаются с моими. Он наклоняет голову и изучает меня. Я начинаю потеть под его взглядом.
— Почему ты так сильно хочешь выбраться отсюда?
Я хмурюсь.
— Разве это не очевидно? Кто хочет застрять в карантине на двадцать четыре часа?
— Нет, ты не хочешь здесь быть со мной. Почему?
— Если ты не понимаешь этого после всей нашей истории…
— Я думаю, ты хочешь, чтобы я снова тебя поцеловал.
Я открываю рот, и слова выскальзывают из меня, как камни, падающие в воду.
— Я? Хочу. Чтобы ты. Снова. Поцеловал. Меня? Ха-ха.
Удивительно, но он не понимает мой новый диалект английского.
— Я просто предположил, — говорит он, а затем спокойно меняет тему. — Давай сыграем в маленькую игру: «Правда или действие».
— У нас нет времени на игры.
Это первый раз, когда моё возражение не принимается. У нас нет ничего, кроме времени. Я вздыхаю.
— Хорошо, — я закатываю глаза, чтобы не потакать ему. — Действие.
— Давай потихоньку начнём. Спорим, ты отдашь мне шоколадное печенье, которое ты спрятала в своём кармане.
Сколько у него глаз?!
— Нет! — я похлопываю себя по карману, чтобы убедиться, что оно надежно спрятано. Это мой крошечный кусочек надежды на безрадостное существование и, чтобы сохранить его, я должна изменить свой выбор. — Хорошо. Правда.
Он ухмыляется, довольный собой.
— Ты фантазировала о нашем поцелуе в коридоре?
Глава 17
Лукас устраивает настоящее шоу, поедая печенье, которое мне пришлось ему отдать. Оно с крупными кусочками шоколада, и я уверена, что он этого даже не ценит.
Он засовывает вторую половину обратно в целлофановую обертку.
— Думаю, остальное приберегу на потом.
— Или ты можешь отдать его мне.
Он выгибает бровь.
— О? Ты готова ответить на вопрос?
— Не так быстро, придурок. Теперь твоя очередь. Правда или действие?
— Действие.
Мое воображение разыгралось от возможностей. Шанс заставить Лукаса Тэтчера сделать все, что я захочу. Я не могу все испортить.
— Тебе нужно…— мои глаза направлены на дверь в ванную комнату.
— Я не собираюсь лизать унитаз, Дэйзи.
— Ааа, хорошо. Я приказываю тебе отдать мне вторую половину печенья.
Когда он передает его мне, то, кажется, выглядит разочарованным. Я пытаюсь угадать, на что он надеялся, что я попрошу его сделать что-то смешное, или что-то сексуальное?
Третий час.
— Что ты делаешь? — спрашивает он.
— То, что делают все в таких ситуациях, я превращаю неодушевленные предметы в друзей. У Тома Хэнкса был Уилсон, а у меня ‒ Гэри.
Я поднимаю голубую, нитриловую перчатку, искусно набитую ватой. С помощью маркера, я нарисовала Гэри лицо.
Лукас улыбается на долю секунды, прежде чем повернуться и покачать головой.
— Мы всё видели, — говорим мы с Гэри.
Шестой час.
Пока Лукас дремлет, я копаюсь в его вещах. Обычно я не шпионю, но мне очень скучно. Когда я пересчитывала веснушки на руке и подняла глаза, то заметила кучу его вещей, лежащих на столе: ключ от машины, разная мелочевка и бумажник.
Бумажник был слишком соблазнительным, чтобы в него не заглянуть.
Его кожа гладкая и изношенная: я думаю, он носит его целую вечность. Все отделы и кармашки чем-то заполнены, и я не тороплюсь, просматривая каждый, оборачиваясь через плечо каждые несколько секунд. Он все еще спит на раскладушке.
Там немного наличных, несколько разных визиток, карта клиента «Кофейни Гамильтона». Все очень типично. Я достаю его водительские права и, молча, смеюсь над старой фотографией. Сравнивая Лукаса, на фото, с тем, который спит в углу, я могу только восхищаться, как с течением времени черты лица, которые я раньше игнорировала, стали точенными и мужественными. Я пытаюсь засунуть права обратно в карман, но мне что-то мешает: маленький свернутый лист бумаги. Я достаю его и понимаю, что это фотография.
Не смотря на выцветшие линии от складок, я узнаю, чья она, и я в шоке. Это одна из моих школьных фотографий. Седьмой класс. Худшее школьное фото в моей жизни. Даже сейчас я съеживаюсь. Позвольте описать: мои светлые, кудрявые волосы выглядят безумно; я щеголяю большими выпученными глазами; мои веснушки заметны на носу и щеках; брекеты превратили мой рот в металлический, а брови вышли из-под контроля.
Я думала, что конфисковала и сожгла все копии этого фото, но, видимо, Лукас заполучил одну из них. Вероятно, он бережёт его для моих похорон, где увеличит и подопрёт букетом маргариток, рядом с гробом. У меня возникает соблазн разорвать его на миллион крошечных кусочков, но не хочу, чтобы он знал, что я рылась в его вещах.
Я слышу шум позади себя и, со сверхчеловеческой скоростью, возвращаю на место фотографию и его права. К тому времени, как я слышу, что его ноги достигают пола, бумажник лежит как раз там, где я его нашла.
— Что ты делаешь?
Я не оборачиваюсь.
— Ничего.
Мой голос говорит иначе.
Он задумчиво смеется.
— Ты хоть знаешь, каково это, говорить правду?
Он подходит и хватает со стола свои вещи. Мой взгляд прикован к полу.
— Именно так я и думал.
Седьмой час.
Я немного задремала на кушетке и, когда просыпаюсь, вдыхаю резкий запах паров, если быть точной, перманентных, маркерных паров. Когда я поднимаюсь, чтобы потереть глаза после сна, запах становится хуже, а затем передо мной открывается ужасная картина: весь мой гипс изрисован.
— ЛУКАС!
Я сажусь и вижу, как он разбирает всё содержимое своего бумажника, сидя на стуле в углу комнаты.
— ЛУКАС! — кричу я снова.
Он все еще не поднимает глаз. Он достает из бумажника старую визитку и бросает ее в мусорное ведро.
— Я не могу поверить, что ты это сделал.
— Что?
— ЛУКАС, ТЫ ИЗРИСОВАЛ ВЕСЬ МОЙ ГИПС! Я выгляжу так, будто только что вернулась из церковного лагеря в средней школе!
Я поднимаю руку, чтобы мы оба могли посмотреть на гипс. Он взял маркер и нарисовал на всей поверхности сердечки и надписи.
Я люблю Лукаса;
Женись на мне, Лукас;
Дэйзи + Лукас = <3.
— Похоже на любовные бредни девочки-подростка. Ты уверена, что сама не сделала этого во сне?
— Ха-ха, — говорю я, достаточно успокоившись, чтобы оценить тот факт, что сделала бы с ним то же самое. — Хорошо сыграно. Объективно, это даже забавно, что твое лицо покрывает мое предплечье. Ты даже сделал затенение. Хвалю. А теперь отдай мне дурацкий маркер.
Он указывает на маркер, лежащий на столе.
— Боюсь, он высох.
Еще одна бесполезная карточка из его бумажника падает в мусорное ведро.
Он совершенно безмятежен, но его невозмутимое лицо выдает легкий изгиб у рта. Он доволен моими паническими попытками реанимировать маркер.
— Ну же! Давай!
Я бью его об край стола, пытаясь вытрясти чернила, застрявшие на дне. Я облизываю кончик и съеживаюсь от вкуса.
— Ха, думаю, он все-таки не умер, — говорит он, глядя на мою новую татуировку на языке.